Башни немецкого замка

Фаустник ударил из соседнего помещения прямо в стену! Он словно почувствовал, что за ней собралась толпа. Прогремел мощный взрыв. Стена развалилась, как картонная. Обломки накрыли всех, кто там находился. Пороховой дым смешался с пылью. Ударная волна разметала людей. Досталось даже тем, кто нашел укрытие.

Вадима прижала к стене поехавшая тумба. Боль в плече была адской. Он орал, давился кашлем. Голова его напоминала раскаленную сковороду.

В зале воцарился хаос. Обломки стены валялись по всему пространству. Стонали люди, громоздилась перевернутая мебель. Взрывная волна выбила стекла вместе с рамами.

Вадим поднялся, шатко двинулся вперед, держась за стену. Проем уцелел. Майор прошел его и запнулся о трубу панцерфауста, валявшуюся на полу.

В дыму, привалившись к покореженному серванту, сидел немецкий солдат. Каску он потерял, волосы у него слиплись. Тряслась рука, в которой этот эсэсовец держал нож и резал себе горло. В блуждающих глазах теснилась боль, на боку расплывалось кровавое пятно. Кровь хлестала из рваной раны. Самоубийца вздрагивал, делал судорожные глотательные движения. Нож выпал из ладони, он откинул голову. Зрелище было не из приятных.

Вадим выстрелил страдальцу в голову, запнулся о выставленную ногу, ругнулся. Разложил ты тут, скотина, свои конечности!

В дыму блуждали люди. Звон в ушах становился надрывным. Словно из параллельного мира загремели выстрелы. Ругань стояла, как в портовом кабаке.

Последний диверсант пустился в бега. Он уперся в тупик, подбежал к окну, вскарабкался на подоконник и ударом кулака выбил стекло. Посыпались осколки, ранили руку, лицо. Загремела черепица, диверсант выпал наружу.

Капитан Кустовой первым подбежал к окну, вскинул пистолет.

– Подожди, не стреляй! – выкрикнул Злобин.

Этот тип имел звание оберштурмфюрера, которое соответствует обер-лейтенанту вермахта. Конечно же, именно он и командовал этой группой.

За окном простирался наклонный скат, крытый выцветшей черепицей. Диверсант был безоружен, потерял каску. Лоб его рассекла глубокая рана, из которой торчали осколки стекла. Но он не чувствовал боли. Изувеченный череп был делом житейским.

Эсэсовец скользил по скату, сидя на коленях, хватался за края черепиц, но они ломались, и он сползал дальше. На краю карниза ему удалось остановиться, подтянуть под себя ногу и приподняться. Руки его тряслись, изо рта стекала кровавая струйка. Он разогнул спину, стоял, балансируя над бездной, медленно повернул голову, глянул вниз.

Высота была приличной. Никаких тюфяков или охапок сена под стеной никто не положил. В глазах эсэсовца блестела какая-то звериная тоска.

– Эй, сдавайся, – процедил Вадим. – Двигай сюда, стрелять не будем. Только без глупостей.

– Ты сейчас сам сморозил глупость, командир, – заявил Кустовой. – Как он подойдет? Стоит-то с трудом. Мы его не вытащим, тут лассо нужно.

Диверсант оскалился. Он стоял на дрожащих ногах, еще удерживал равновесие, но уже как-то вибрировал, терял устойчивость.

– Ладно, кончай его, – проворчал Вадим.

Кустовой дважды выстрелил. Нога немца уже соскользнула в пропасть, и пули лишь ускорили его падение. Диверсант с воплем сверзился вниз. Тело ударилось о каменную отмостку, проложенную вдоль здания.

Боль в голове сверлила череп Вадима. Он словно в воду нырнул и стал жертвой кессонной болезни. Майор прижался к косяку, рвотные спазмы опять крутили горло. Ядовитого дыма он наглотался вдоволь. Впрочем, как и все, кому посчастливилось выжить.

Злобин добрался до раскрытого окна, подышал полной грудью. Потом он поволокся по коридору к бойцу, стерегущему проем. Тот сидел на корточках, прислушивался. Из башни не доносилось ни звука.

– Что скажешь, товарищ солдат?

– Там он, товарищ майор, – прошептал красноармеец с веснушками на носу. – Пять минут назад хотел вырваться, спустился вниз и открыл огонь со ступеней. Я его обратно загнал, а потом гранатой придал ускорение. Там он был, возился, кряхтел, бормотал что-то ругательное.

– Но сейчас молчит.

– Сейчас молчит, – подтвердил боец.

– Не мог прыгнуть с башни?

– Что вы, товарищ майор. В такие окна только ребенок пролезет. А этот гад здоровенный, орясина плечистая.

Что верно, то верно. Сбежать из этой западни диверсант не мог. По-видимому, он не горел желанием сводить счеты с жизнью.

– Эй, выходи! – крикнул по-немецки Вадим. – Гарантируем жизнь! Выброси оружие и спускайся с поднятыми руками!

Подбежал еще один боец, красноармеец Зорин, вопросительно воззрился на майора. Тот прижал палец к губам, жестом приказал всем отступить. Фашист, загнанный в западню, мог приберечь гранату.

– Не стреляйте, выхожу! – донеслось из глубины башни.

Немец действительно вышел, предварительно выбросив автомат. Он тяжело спускался по лестнице, кряхтел, выбрался, прихрамывая, в коридор, поднял руки. Пленник был сравнительно молод, русоволос, с землистым лицом. Глаза его отрешенно смотрели в пол.

К нему подбежал боец с веснушками, ударил в грудь прикладом. Немец пошатнулся, ноги его подломились. Зорин схватил диверсанта за шиворот, удержал. Тот закашлялся, выплюнул сгусток крови.