Башни человеческих душ (СИ)

В общем, так ни до чего и не договорившись, правительство обеих стран решило силой отхватить те куски пирога, которые по праву считали своими. Тогда белый снег гор впервые окрасился кровью. Но война, в своей разрушительности, пошла дальше и стала вестись по всей границе. Армия Пайпа была на тот момент намного больше и лучше оснащенной, чем наша, а потому, когда враг начал напирать уже вглубь нашей территории, император Густав I объявил всеобщую мобилизацию, для защиты страны и «золотых горшков тех, чья жадность вызвала эту войну».

Так как я был молодым человеком достаточно здоровым, благодаря отцу-кузнецу, а тем более призывного возраста, отсрочки от мобилизации я получить не мог. Но поскольку я имел медицинское образование, меня решили прикомандировать в качестве хирурга к сто первому пехотному полку Его Императорского величества.

Сменив белый халат на военное обмундирование, я, собрав свои пожитки и написав письмо домой, сел в поезд и отправился в самое долгое путешествие, которое только мог представить. Во внутреннем кармане моей серой шинели, у самого сердца, лежала папина черепашка…

4

Профессор перевел дух и полностью осушил стакан, закусив кислым лимоном. По телу уже разлилось приятное тепло, мысли начали понемногу путаться и ускользать от него. Он все еще думал про то, что сказал ему Август на счет этого весьма странного рисунка. Что же это могло быть? Карл Фитцрой понимал, что до среды его просто съест любопытство, но надо было запастись терпением и продолжить рассказ. Людвиг предложил налить еще, но профессор учтиво отказался, сказав, что лучше выпьет чашечку черного кофе с молоком. Шварц тут же поспешил на кухню ставить кофейник. Как отметил профессор, его уже самого изрядно пошатывало во все стороны: за время истории он успел опрокинуть четыре порции бренди. Часы, расположенные на стене слева, показывали, что уже скоро пробьет девять часов.

Людвиг вернулся с белой фарфоровой чашкой на блюдце, от которой исходил бодрящий аромат и любезно протянул её профессору. Сделав несколько глотков, доктор Фитцрой немного пришел в себя и снова сосредоточил поток своих мыслей, стараясь вспомнить наиболее опасный период своей юной жизни…

5

Надо сказать, что поезд для меня был тоже непривычным видом транспорта и ехал я на нем первый раз в жизни. Помню этот стук колес, который стихал только тогда, когда мы останавливались на какой-нибудь станции, где к нам присоединялись все новые солдаты. Мое купе недолго оставалось свободным, и вскоре ко мне прибыла троица молодых парней в форме и с винтовками наперевес. У одного из них был шрам в форме креста на правой щеке, и он тем самым буквально врезался в мою память. К несчастью, нам не довелось толком познакомиться и поболтать, так как на следующую ночь мы прибыли на место назначения нашего полка, а поезд покатил до конечной станции, откуда было совсем недалеко до линии фронта.

Не помню, как впотьмах я добрался до нашего расположения, зато утро встретило меня в деревянном бараке на жесткой койке с панцирной сеткой, которая скрипела от каждого поворота.

После подъема, нас построили на квадратной площади, где командир нашего полка, капитан Зауэр, проводил утренний осмотр. Это был молодой человек достаточно высокого роста, которому невероятно шел синего цвета мундир с аксельбантами, эполетами и золотыми пуговицами. У него был цепкий взгляд, тоненькие коричневые усики и гладковыбритое лицо. Спину он держал настолько прямо, что казалось, будто проглотил швабру.

Он сообщил нам, что полк выступает завтра на рассвете на северо-западный участок фронта, где оборона была наиболее слаба. Мне довелось смириться с этой новостью, хоть такое быстрое развитие событий значительно отразилось на моем сердце, которое неслось как табун лошадей по пустой дороге. Именно тогда я сам того не понимая попытался защитить свое сознание от предстоящих ужасов. Быстро вспомнив все то, что когда-то читал или слышал о войне и военных действиях, я сконструировал в своей голове череду событий, которые могут со мной произойти и мысленно с ними смирился. Конечно, мысли о смерти я попытался засунуть в самый дальний уголок своего сознания и запереть на крупный замок.

На нашей базе, которая оказалось достаточно большим лагерем из смеси палаток и бараков, окружал забор из бревен и часовые по периметру; там же я познакомился с первой прелестью солдатской жизни – отвратительной едой. Это была непонятная смесь из каши и кусков жира, которые указывались как «мясо». Я долго копался в своей тарелке, чем заслужил неодобрительные смешки тех, кто находился на таком довольствии значительно дольше. Но это были пустяки по сравнению с тем, что мне довелось пережить дальше.