Башмаки на флагах

Он передал ей перчатки и берет, уже почти прошел в дом, а тут Сыч кричит:

– Экселенц!

Волков повернулся к нему.

– А с этим что делать? – Фриц Ламме толкнул вора в спину.

Волков не раздумывал ни мгновения.

– Найди брата Ипполита, пусть исповедует, – отвечал кавалер. – Потом повесь.

– А-а-а! – заорал вор. – Господин, простите, простите…

Сыч снова ударил пленника крепким кулаком в бок.

– Да не ори ты, оглашенный.

Вор поперхнулся и упал на землю, затих сразу. А Сыч снова закричал:

– А где повесить-то его? На заборе?

– Экий ты дурень, Фриц Ламме, – отвечала ему Бригитт Ланге, а не кавалер, – зачем же дрянь всякая на нашем заборе нужна. Архитектор уже давно на перекрестке хорошую виселицу вкопал, там и вешай его, подлеца.

– Это там, где кузнец новую кузню поставил, на том перекрестке?

– На том, на том, – ответила Бригитт и закрыла дверь.

Она молодец, она все знает, что дома и хозяйства касается. Волков пропустил женщину вперед и, пока нет никого, ухватил за зад. Госпожа Ланге улыбнулась, но руку его отпихнула. Не до того сейчас: полон дом людей.

Глава 19

Госпожа Эшбахт, после того как узнала, что рыцарь дома не останется, а как поест, так уедет в Мален, изъявила желание говорить с ним.

– Так говорите, – отвечал он, поудобнее устраиваясь в кресле.

– Хочу говорить, чтобы лишние уши не слыхали, – говорила жена, прося кавалера подняться к ней в покои.

А Волкову неохота вставать, нога после езды еще болит. Да и странно то, что говорить жена желает наедине. Хотя монахини, что сидит на скамье у стены, Элеонора Августа никогда не стеснялась, а больше в обеденной зале нет никого.

– Тут говорите, – предложил он, – нога болит по ступеням скакать.

А госпожа Эшбахт в слезы ни с того ни с сего.

«Господь Вседержитель! Да откуда у нее их столько, постоянно плачет, а раньше, когда зла была, слез почти не было».

Монашка, еще одна зараза в доме, сидит, губы скривила, на него косится.

«Выгнать бы ее к чертям, пусть катится в свой монастырь. Она жену подбивает на всякое, не иначе. Да нельзя, вроде как от отца Теодора ее в дом взял и вроде для дела – за беременностью жены смотреть».

– Что же вы рыдаете, госпожа моя? Что опять не так? – морщась спрашивал он.

– Дом как чужой мне, – сквозь слезы бормотала госпожа Эшбахт. – Все не так тут.

– Так что же тут не так? – недоумевал кавалер.

– Все не так, все! Вы-то знаете, что не так, знаете, о чем я! – говорила она, рыдая, да еще и с упреком, как без него.

– Нет, не знаю, вы уж меня просветите, что не так с нашим домом, – отвечал он тоном терпеливого человека.

Тут Элеонора Августа даже рыдать на миг перестала, стала холодной, как прежде, колючей.

– Не могу я жить под одной крышей с беспутной женщиной.

– Вы то про госпожу Ланге говорите? – уточнил Волков, хотя что тут уточнять.

Жена молчала, словно ей даже противно имя это повторить. Но то, что речь идет о Бригитт, и по ее лицу было понятно.

Кавалер посмотрел на Элеонору Августу сурово. Теперь он догадался, о чем пойдет речь, смотрел на жену и молчал, ждал, что она дальше скажет.

– Извольте ей от дома отказать, – четко и уже без намека на слезы в голосе произнесла жена.

– Так она товарка ваша, вы ее сюда привезли, – возразил жене Волков, – отчего же теперь ей от дома отказывать?

– Я не знала, что она женщина подлая.

– Как же вы не знали, если все знали, что родилась она от человека подлого, от конюха или от лакея, кажется.

– Не в рождении ее подлость, а в нечестности ее.

– В чем же ее нечестность? – делано удивился кавалер. – Наоборот, я вижу, что честна она, дом в порядке содержит, слуг – в строгости. Уж даже и не знаю, в чем госпожу Ланге упрекнуть.

– Вы понимаете, о чем я говорю!

– О чем же?

– Вы знаете! – почти кричала жена.

– Скажите сами! – сурово велел кавалер.

– Она с вами делит ложе, – сказала Элеонора Августа и тут же вновь сорвалась в слезы, кричит: – Слуги, люди ваши – все то знают. Беспутная, так еще и бахвалится тем.

Волков был спокоен. Локти на стол положил, смотрел на жену, чуть прищурившись, и далеко не во все верил, что она ему говорила. Максимилиан и покойный фон Клаузевиц не знали о том, что госпожа Ланге делит с ним ложе, хотя в доме бывали едва ли не ежедневно. Слуги… Ну, от этих разве укроешь? В доме живут, по дому ходят. А то, что госпожа Ланге бахвалится близостью с ним… Зная дерзкий характер рыжей красавицы, он понимал, что Бригитт могла, могла в язвительности своей бабьей хвалиться перед его женой своими достоинствами, упоминая, что господин чаще ночует в ее покоях, чем в покоях жены. Такое быть, конечно, могло.

– Этой распутной женщине тут не место. Путь уходит! – сквозь слезы требовала жена.

– Так разве она в том виновата, что венчанная со мной женщина мной пренебрегала? – спросил кавалер. – Разве госпожа Ланге просила меня в ее покоях не спать и говорила, что мои ласки ей противны?

И в эту минуту в обеденную залу из кухни вошла сама виновница разговора, сделала быстрый книксен и спросила:

– Прикажете подавать обед, господин мой?