Башмаки на флагах

Ганс Фегерман жалобно всхлипнул. А Волков вспомнил, как из головы Георга фон Клаузевица торчал арбалетный болт и как звякнул о мостовую меч, что тот не удержал слабеющей рукой. От этого воспоминания перекосило рыцаря от злости, и, не милосердствуя, он с оттягом врезал хлыстом прямо по морде ублюдка, по левой щеке. Жесткий стек рассек кожу на щеке, чай, не лошадиная кожа-то. Мерзавец заорал и схватился рукой за рану, а через пальцы полились на его одежду капли крови. Но Волкову плевать было на кровь, он произнес, почти шипя от злости:

– И не вздумай скулить, будешь скулить, так велю тебя повесить на заборе и сечь, пока вся шкура не слезет. Отвечай мне, сколько тебе заплатили?

– Не надо, господин… – причитал вор.

– Сколько? – Кавалер снова занес стек.

– За то, чтобы вас нашел, три талера, – пролепетал Ганс Фегерман.

– Где нашел?

– Я два дня у южных ворот просидел, пока вы не приехали. А как дождался, так пошел за вами, когда вы к епископу поехали.

– А потом?

– Потом дождался вас, пока вы не поехали к купцу Кёршнеру. У прислуги узнал, что вы сели там обедать. – Тут вор замолчал.

– Дальше говори, демон поганый, не заставляй господина ждать, – велел Сыч и врезал вору под ребра в правый бок.

Тот согнулся от удара, заныл, но, вспомнив хлыст, распрямился и дрожащим голосом продолжил:

– И побежал в кабак.

– В «Пьяном купце» бриганты заседали, – вставил Еж.

– В «Пьяном купце»? – вспоминал кавалер. – Это тот кабак, что у городского арсенала?

– Угу, – кивал Сыч, – тот.

– Да, господин, – стонал вор.

«То есть в пятистах шагах от дома графа! Ну понятно».

– И все о вас сказал Ульму.

– Это бородатый такой, высокий, красивый? – снова вспоминал Волков.

– Точно так, господин, бородатый, бородатый.

– Ульм? Это имя его или фамилия?

– Кличка, все бриганты звали друг друга по кличкам, – говорил Сыч, – вели себя тихо, скромно, но в трактире не ночевали.

– Еще бы, зачем деньги тратить, когда дворец графа рядом, – для себя проговорил кавалер и спросил у вора: – А этот Ульм и его люди, конечно, не из Малена были?

– Нет, господин, не маленские они.

– А откуда же?

– Не знаю, господин. Может, из Вильбурга.

– И что случилось после того, как сказал ты Ульму, что я у купца обедаю?

– Господин, – захныкал Ганс Фегерман, – я не виноват, я хотел уже уйти…

– Говори, сволочь! – Волков опять занес хлыст, но пока не бил.

– А-а! – заорал вор и заговорил скороговоркой: – Ульм мне сказал, чтобы я вызвал вас к епископу. Сказал, что даст мне монашеское одеяние. Я отказывался, но он в ответ, мол, я все равно уже замазан, а пять талеров мне не помешают.

– Он тебе еще пять монет дал?

– Да, господин, – вор указал на Сыча, – эти господа у меня все забрали, у них все мои деньги.

– И ты согласился?

– Я почувствовал неладное, господин, я испугался, но Ульм пообещал, что прирежет меня прямо за углом, если я не соглашусь, и послал со мной человека, чтобы я не сбежал. Тот держал меня за капюшон, когда я шел к дому купца.

– Он велел вызвать меня к епископу?

– Да-да, и дал мне пять монет, и еще сказал, чтобы я не торопился и пришел в дом купца уже ближе к сумеркам, но я волновался, что в темноте тот человек, что вел меня, меня зарежет и заберет серебро, и поэтому двигался быстро и пришел, когда было еще светло.

«Слава богу, что ты еще и трус. Дождись они темноты, я бы их не заметил».

– Значит, ты не знаешь, что это были за люди?

– Нет, господин, не знаю. Клянусь Богом, не знаю, я бы все сказал, но не знаю ничего.

– Испугался он, экселенц, мы его не в городе нашли, в деревне у сестры прятался, паскуда. Все понял, когда узнал, какую он кашу заварил, почуял, что набедокурил, и бежать кинулся.

– А ты с трактирщиком о бригантах не говорил? – спросил Волков.

– Как же не говорить, говорил! Все у него спросил. Он рассказывал, что заказывали, что пили, говорит, что они не скаредничали и что серебро заранее делили, прямо в кабаке. Видно, им часть денег вперед дали. Но сильно не пили, вели себя тихо. Хотя по виду люди весьма злые были, резаные, колотые, ремесла либо воинского, либо разбойного.

– А еще трактирщик сказал, что среди них и грамотные имелись, этот самый Ульм записки читал, что ему приносили, а один из них письмо на почту отправлял, – добавил Еж.

– Записки? Письмо на почту? – сразу насторожился кавалер.

– Ага, мальчишку посыльного один из них с письмом на почту снарядил, – говорил Еж.

А Сыч сразу смекнул, хлопнул себя по лбу.

– Эх, балда я!

– Конечно, балда! – строго сказал Волков.

– Надо ехать в Мален на почту!

– Поезжай, почтмейстер Фольрих мой хороший друг, скажите, что вы от меня. Он должен помочь.

– Сейчас поедем, экселенц, только пообедаем.

Волков повернулся и направился в дом, где на пороге его, как всегда, ждала не жена, а, конечно же, госпожа Ланге. Как всегда, в чистом платье, с белоснежными кружевами, прическа – волос к волосу, сама улыбается, а на лице уже видны веснушки.

– Здравствуйте, господин мой! – Она сделала книксен.

Очень захотелось Волкову ее обнять, к груди прикоснуться, к крепкому заду ее, хоть даже через платье, да нельзя: кругом люди, слуги.

– Рад вас видеть, госпожа Ланге.