Барков

На отрицание кулачного боя «работает» всё: каскад риторических вопросов, ироническое именование кулачных бойцов рыцарями, исчисление разрушительных для участников боя последствий — страшных травм, простонародная, сниженная лексика. Одним словом: нет кулачному бою!

И в отношении к питию Барков и Сумароков принципиально не сходствовали. Правда, в жизни не только Барков, но и Сумароков отдавал должное Бахусу, что не мешало ему и Баркова, и Ломоносова печатно и изустно обзывать пьяницами. Но все-таки одно дело — жизнь, а другое — литература.

Барков и в «Оде Бахусу», и в «Оде кулашному бойцу» эпатажно прославляет вино и самые низменные последствия возлияний:

Вино на драку вспламеняет,
Дает в бою оно задор,
Вино п… разгорячает,
С вином смелее крадет вор,
Дурак налившися умнее
Затем, что боле говорит,
С вином и трус живет смелее,
И стойче х… с вина стоит,
С вином проворней б… встречает,
Вином гортань, язык вещает (79).

Сумароков в притче «Сатир и Гнусные люди» как будто бы следует за Барковым, у которого поклонники Бахуса «дружатся, бьются, пьют, поют» (91). И у Сумарокова у пастухов, которых он описывает, «всякой день… была тревога всяка: / Вздор, пьянство, шум и драка»^[346]. Но автор притчи гневно клеймит пьянство и пьяниц, превративших пастбище в кабак:

    Во глодку
И в брюха, и в бока,
Наместо молока
          Цедили водку,
И не жалел никто, ни зуб, ни кулака,
Кабашный нектар сей имеючи лекарством,
А бешеную жизнь имев небесным царством.
       От водки голова болит;
       Но водка сердце веселит;
       Молошное питье не диво;
         Его хмельней и пиво;
Какое ж им питье и пить,
         Коль водки не купить?
А деньги для чего инова им копить?^[347]

Ну что же? Пьянству — бой, трезвость — норма жизни.

Да, конечно, Барков и Сумароков — антагонисты. Прошло время, и время немалое, и историки литературы оценили вклад каждого в развитие русской словесности.

«Как писатель и теоретик литературы Сумароков создал жанровую систему литературы нового периода, представил образцы практически всех литературных форм (кроме эпопеи) и завершил работу по нормированию языка и стиля, — писал В. П. Степанов, завершая статью о Сумарокове в „Словаре русских писателей“. — Занимаясь сочинительством профессионально, он, по словам Пушкина, „требовал уважения к стихотворству“ и много способствовал утверждению общественного престижа литературы. Широкий круг последователей Сумарокова распространил его литературные принципы. Творчество Сумарокова, в особенности его драматическое наследие, явилось для русского общества своеобразной школой политического воспитания, сыграв важную роль в становлении дворянской оппозиции»^[348].

В. П. Степанов является также автором статьи о Баркове. Но оценить значение его срамной поэзии (при том, что авторство Баркова, творческие автографы которого не сохранились, в большей или меньшей степени гипотетично) оказалось много сложнее, тем более что в научной литературе встречаются весьма противоречивые оценки. «С одной стороны, — писал исследователь, — ее рассматривали как самое грубое кабацкое сквернословие, с другой — пытались интерпретировать как явление внутрилитературной борьбы, принципиальный, по сути своей нигилистический протест против литературы классицизма со стороны демократически настроенных писателей. С этой точки зрения в „барковиане“ стремятся увидеть пародию на всю жанровую систему классицизма, ходовую тематику и стиль его крупнейших представителей. <…> Предполагалось также изучать литературную деятельность Баркова как попытку применить в рамках жанровой системы классицизма поэтику и стилистику, приближающуюся к реалистической, сблизить поэзию и действительность»^[349]. Признавая необходимость дальнейших исследований, В. П. Степанов влияние барковианы на позднейшую литературу полагает несомненным.

При всем различии и неравноценности вклада Сумарокова и Баркова в сокровищницу нашей литературы, при всем их противостоянии было ли что-то, что их сближало? Наверное, это было общее литературное поле. Но играли они в разных командах.

Глава одиннадцатая Пушкин и Барков

Какое счастье — даже панорама

Их недостатков, выстроенных в ряд!

Александр Кушнер. Наши поэты

10 июля 1826 года Пушкин писал Вяземскому из Михайловского: