Барков

Ни капельки вина не пьют во весь обед
    И будто бы им в нем и нужды нет;
Хозяйка лишь с вином, а та ей: нет, мой свет.
Мне лучше прикажи стаканчик дать водицы.
Хозяюшка, смекай, поднесть что надо ей,
             Хозяйка, не жалей,
Подружке не воды, винца в стакан налей,
             Та выпьет вместо квасу,
             А после на прикрасу,
         Зашед в заход особнячком,
И тянут сиволдай не чаркой — башмачком (168).

А дальше, заметив, что «таким-то образом была одна беседа», Барков сообщает следующее:

              За рекой
На той беседе был детина щепетной,
         Приметил он одну молодку пьяну,
Пошла та спать в чулан — и он за ней к чулану,
         Одну ее он там застал.
            Детина без амуру
               Ту пьяну дуру… (168)

«Детина щепетной» — значит, по «Толковому словарю» В. И. Даля, «причудливый, привередливый, взыскательный на мелочи, на пищу, разборчивый»^[196]. Так вот, разборчивый детина был не промах, а купчихе «приятно пьяной то». Но и здесь она жеманится:

Сказала лишь: — Кто тут? нет, эдак не шути,
Я от венца свого ни с кем так недоточна,
           Дай мужу к нам войти… (168)

Испуганный любовник готов ретироваться, но купчиха его удерживает и успокаивает. Она, дескать, его, Ильича, вовсе даже и не знает:

             Да я тебя не знаю,
             А знаю я того,
Где праздную теперь, в гостях я у кого (169).

…В нехорошей квартире на Садовой буфетчик встречается с Воландом. Воланд предлагает гостю чашу вина, учтиво осведомляясь, вино какой страны он предпочитает в это время суток. Буфетчик от вина отказывается. Воланд предлагает ему партию в кости. Буфетчик вновь отказывается, и тогда Воланд произносит запомнившуюся всем читателям романа Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита» сентенцию:

«…что-то, воля ваша, недоброе таится в мужчинах, избегающих вина, игр, общества прелестных женщин, застольной беседы. Такие люди или тяжко больны, или втайне ненавидят человечество»^[197].

Нет, Барков не избегал вина, игр, общества прелестных женщин, застольной беседы. Он, слава Богу, не был тяжко болен (если, конечно, запои не считать болезнью) и, уж конечно, не ненавидел человечество. Барков прославлял и вино, и женщин. Правда, женщин он прославлял, скажем так, весьма своеобразно, воспевая главным образом их срамное место, в котором он «искал восторгов упоенья, / Неистовым исполненный огнем, / Он вопрошал источник наслажденья / И, закипев душой, терялся в нем…» (воспользуемся в данном случае стихами Пушкина из его поэмы «Гавриилиада» (IV, 113). Барков посвятил этому сокровенному месту оды, элегии, басни, притчи, эпиграммы, надписи, портреты, билеты, сонаты, рецепты, загадки, песни. Его Афродиты, его богини любви — обитательницы борделей, купчихи, попадьи, поповны, девки. На фоне любовной лирики его современников, воспевающих нежные чувства пастушков и пастушек, грустящих или резвящихся на зеленых лужайках рядом с пасущимися простосердечными овечками, грубая эротика Баркова выглядела особенно дерзко и вызывающе. Ни о каких моральных нормах здесь не было и речи. Стихотворения о женщинах соседствовали со стихотворениями о мужчинах. И в них Барков также славил «место роковое / Излишнее почти во всяком бое / … надменный член»… (опять же, «Гавриилиада» Пушкина, IV, 116). А какой эпитет в самом заглавии стихотворения — «Победоносному X.» Впрочем, этот же эпитет в заглавии другого стихотворения — «Победоносной героине П…» Излюбленные Барковым «персонажи» сражаются, спорят о первенстве, пишут письма друг к другу.

В срамных стихах Баркова нет изящного балансирования на грани пристойного и непристойного. У него непристойность заключена в самом тексте, а не в подтексте. Должно было пройти время, чтобы в русской поэзии появились фривольные стихи, где эротика подразумевается, а не называется прямо, как, например, в адресованном оперной актрисе Нимфодоре Семеновой шутливом четверостишье Пушкина, где фигурирует однофамилец Баркова:

Желал бы быть твоим, Семенова, покровом,
Или собачкою постельною твоей,
Или поручиком Барковым, —
Ах он, поручик! ах, злодей! (I, 365)

Все сказано, хотя ничего и не названо. Образец забавной словесной игры с эротикой — в басне Козьмы Пруткова, завершающейся, как и положено басенному жанру, нравоучением: