Барабаны пустыни

— Не деревья, дитя мое, а те, кого мы не видим, те, кто причиняет нам страдания; знаешь дядю Салеха, этого слепого и немого калеку? Он был упрямым, вроде тебя, и говорил людям: «Это просто дерево». Люди отговаривали его, но он взобрался на вершину, а потом всем твердил, что это всего лишь дерево, которое годится разве только на то, чтобы привязывать к нему животных. Он насмехался над ним и иногда даже приходил справить нужду под его огромными ветвями, а потом, смеясь, говорил: «Это дерево лишь хорошее отхожее место!»

И вот однажды, вернувшись домой, он почувствовал, что его голова раскалывается от сильной боли. А на следующее утро люди нашли его разбитым параличом. Он остался в живых, но теперь он уже ни на что не годится, дерево стерло его в порошок, уничтожило.

— Когда я начал лезть, я почувствовал, что легко могу забраться на самую верхушку. Гам не было ничего страшного, хотя я, правда, побаивался сначала.

— Никто не может забраться на вершину дерева, дитя мое. Это не значит, что никто не пытался. Пытались многие, и о них до сих пор вспоминают. Они взбирались и падали к подножию этого проклятого дерева. Смерть была спелым плодом, висящим на его черной, уходящей в небо верхушке, плодом, к которому стоило кому-либо притронуться, как дерево поражало его словно громом и беспощадно уничтожало этого человека, а потом ждало следующего смельчака.

Бабушка сдавила своими слабыми пальцами мочки моих ушей.

— Ты не должен взбираться на него и даже подходить к самой нижней из его ветвей. Но ты упрям, и из-за своего упрямства ты сломаешь себе шею!

Бабушка замолчала, склонила голову, и, казалось, в ней ожили воспоминания ее прошлого. Глаза ее неожиданно вспыхнули, и она продолжала с необычной серьезностью:

— Много лет тому назад, дитя мое, сюда пришли люди со смуглыми лицами и рыжими волосами, они подчинили себе деревню и долго правили ею… А когда их власть пришла к концу, они собрали все награбленное — перстни, украшения, деньги и оружие, — положили его в огромный сундук и спрятали в одном из верхних дупел дерева, надеясь когда-нибудь за ним вернуться и воспользоваться его содержимым. Но прошли годы, и никто из них так и не возвратился — по всей вероятности, все они умерли. Над ними, дитя мое, также тяготело проклятие. А что касается их потомков, оставшихся в деревне, то некоторые из них забыли эту историю, а другие знают ее, но не хотят вспоминать, что их предки были разбойниками. Я своими собственными глазами видела других людей, которые тоже правили нашей деревней… Сначала турки, потом христиане, а дерево оставалось тем, чем было, — одной из тайн, недоступной пониманию и причиняющей зло жителям, тайной, о которой мы ничего не знаем. Зачем ты, чертенок этакий, взбирался на него, оно ведь повидало и других, более ловких и более упрямых, чем ты, и все они были наказаны за это.

Бабушка начала зевать, и ее быстро сморил сон, а я, оставаясь в ее объятиях, не испытывал ни малейшего желания спать. Мое воображение заполнил образ огромного дерева, я представлял себе, как взбираюсь по его ветвям, подобно безрассудной крысе, отыскиваю все богатства, открываю все его тайны и из его дупла выбираюсь в мир, о котором всегда мечтал.

* * *

Прошли дни и недели, затем месяцы, и я обходил стороной пыльную улочку, в конце которой возвышалось дерево, подобно сказочному, устрашающему существу. Я уехал, чтобы продолжить учебу в городе, мои приезды в деревню стали редкими и мимолетными, и у меня не было возможности бродить по окрестностям или думать о чем-нибудь еще, кроме как о матери и братьях, по которым я очень соскучился. Но вечером одного прекрасного летнего дня я почувствовал, что какая-то неведомая сила влечет меня к этому узкому переулку. Когда я остановился под деревом, у меня появилось странное ощущение, будто я никогда раньше здесь не бывал и это высящееся передо мною существо выросло прямо на моих глазах.

Я не мог отвести взгляда от поднимающейся, как грозящий перст на фоне бледного горизонта, мрачной башни, похожей на недоступную зловещую скалу, этого дерева-великана, живущего в гордом одиночестве и презирающего людей.

У меня все внутри похолодело, и, почувствовав свое ничтожество перед лицом этого огромного монолита мрака, я смиренно обратился к дереву:

— У великана есть какое-нибудь сочувствие ко мне?

Но ответом мне было молчание. Дерево стояло неподвижно и безучастно, уходя своей кроной в пепельного цвета небо, в котором не блестела ни одна звезда. Я был для него лишь одним из насекомых, ползающих по его огромному телу.

Мною овладел ужас, все мое тело сотрясала дрожь.

* * *

Дерево превратилось в кошмар, при воспоминании о котором у меня перехватывало дыхание. Мою жизнь омрачал образ этого дерева, лишившего меня душевного равновесия.