Барабаны пустыни

Итак, я начал считать, что все это лишь иллюзия, возникшая в умах людей. Эта иллюзия пустила в них корни точно так же, как дерево пустило свои корни в землю.

Я говорил им это, но никто не придавал значения моим словам, они оставались просто словами ребенка, которому нет еще и двенадцати лет, пустой болтовней, которая ни к чему не ведет.

Отец говорил мне: «Займись уроками и не навлекай на нас несчастий». А лицо моей матери бледнело, и она просила, чтобы я перестал повторять слова, вызывающие гнев духов, которые скрываются на дереве. Шейх нашей мечети говорил: «Школа тебя развратила, вас учат там неверно, и это сулит неприятности».

А школьный учитель говорил: «Эту проблему ни мне, ни тебе не осилить, потому что это вопрос веры, и бессмысленно пытаться понять ее».

Но моя душа не успокаивалась, такие объяснения не удовлетворяли моего любопытства, и с каждым днем я все яснее чувствовал, как уменьшается мой страх перед деревом. Тогда я не сознавал, что зреющие в моей душе семена понимания приведут меня к приключению, после которого я стану одним из тех, кто пытался раскрыть тайну дерева и разбить тот венец таинственности, которым в течение многих десятилетий окружали его жители деревни, венец, сияние которого достигало и соседних деревень. И вот однажды я, взобравшись на нижние ветви дерева, почувствовал, что не в силах лезть дальше. Так случалось, впрочем, и со многими другими до меня. К тому же, честно говоря, я не особенно стремился лезть выше. Я начал раздвигать листья и маленькие ветки и сорвался… Когда мои ноги нащупали одну из ветвей почти над землей, я решил спрыгнуть с дерева. До меня донесся громкий крик и смех, нелепый смех… Среди этих криков я уловил голос горбуна, низкорослого и упрямого как мул. Его окрики и брань были, как всегда, крайне оскорбительны:

— Трус, ты боишься лезть выше, ты…!

Я почувствовал, как кровь моя вскипела и по телу пробежала дрожь; когда я спрыгнул на землю, мои глаза встретились со смеющимися глазами детей, собравшихся вокруг дерева. В их смехе была изрядная доля издевки и злорадства. А горбун смеялся резким, отрывистым смехом, напоминавшим мне моего деда.

Я знал, все считают, что он дьявольски смел и что тайна этой смелости, возможно, заключается в его отце — этом гиганте, которого люди привыкли видеть пьяным, мечущимся по улицам деревни, подобно раненому слону. Никто не осмеливался встать ему на пути. Его боялись все жители деревни, но не могли обойтись без него, поскольку никто, кроме него, не рисковал спускаться в заброшенные, осыпавшиеся колодцы, когда это было необходимо, никто, кроме него, не осмеливался взбираться по скользким стволам финиковых пальм, никто, кроме него, не мог пешком проходить огромные расстояния, чтобы отыскать пропавшего верблюда или передать важное сообщение в отдаленную деревню. Лишь он обладал необходимыми для этого качествами. И именно он добавил к своим смертным грехам еще один, породив этого наглого горбуна, который вел себя так вызывающе и издевался надо мною.

— Ты говоришь, это просто дерево. Почему же тогда ты боишься? Заберись на него и влезь в дупло, как это делают крысы!

Зловредная улыбка играла на его губах, которые казались надутыми, как спелые баклажаны. Он говорил так, словно был убежден, что я навсегда зарекся от новых попыток.

И вот я перед всеми детьми деревни, которые столпились под деревом, унизил эти «баклажаны», сказав, что я залезу на дерево.

Не дожидаясь их реакции, я разулся и, подобно глупой крысе, уцепился за ближайшую к земле ветвь, напряг мышцы своего слабого тела, собрал все силы и подтянулся до следующей ветви. И вдруг неожиданно для себя я стал перепрыгивать с ветки на ветку, подобно птице, опьяненной утренней росой. Когда я обнаружил, что забрался слишком высоко, а фигуры тех, кого я оставил внизу, имевшие на земле объем, стали казаться мне просто маленькими желтыми бесплотными точками, я почувствовал, что силы меня оставили, и испугался. Я понял, что ввязался в рискованное предприятие, результаты которого сомнительны, но тут я вспомнил, что они там, на земле, ждут меня. Мне представилось лицо горбуна, который мне сейчас казался каплей чернил на белой бумаге, и я почувствовал прилив неукротимой решимости — решимости разумного существа. Мой страх немного рассеялся, когда я увидел расстилавшийся передо мною бескрайний мир. Это был другой, чудесный мир, который до этого мгновения скрывали от меня пыль деревни и ее ветхие глиняные постройки.

Мне открылись огромные, раскинувшиеся вдаль зеленые просторы, и я понял, что они — часть того странного мира, который никто не видит, но о котором так часто говорят наши бабушки и матери, особенно летом, когда наступает полдень, усиливается жара и земля в узких улочках раскаляется под палящими лучами солнца, когда одна за другой закрываются двери домов и твоя бабушка, дрожа, шепчет тебе: «Ложись спать — играть на улице нельзя». Но ты не слушаешься и решаешь выйти из дома любой ценой.

Тогда она предостерегает: