Баллада об ушедших на задание. Дот

Алексей Иннокентьевич еще раз проверил свое логическое построение. Все было четко и естественно, лишь одно не укладывалось в схему: зачем Хальдорфу понадобилось запустить псевдогруппу? только ли время он хотел выиграть на этом? а если и время, то с какой целью? где и в чем сейчас он мог проявить активность? напасть, укусить, обмануть…

Ничего, разберемся, это от нас не уйдет, решил Алексей Иннокентьевич и вошел в часовню.

Здесь было темно. Лампада не давала света, а в другом углу так же тускло круглились желтые пятна приборов Сашкиной рации. Он забросил антенну на самую крышу часовни, для того сюда и пришел, но по лицу было видно - дело не клеилось.

Алексей Иннокентьевич остановился перед распятием.

Лицо Спасителя было спокойно. Но что-то неуловимое блуждало возле губ этого застывшего лица. Ирония? Или сожаление? А может, даже и раскаяние - невысказанное, затаенное…

И вдруг без причины, без явного внешнего повода Алексей Иннокентьевич вспомнил, как странно цепенело у него в груди и сладко таяло там всякий раз, когда он касался худеньких плеч старшей дочери; и как он однажды приехал к ней в пионерский лагерь, клубнику привез, прямо в магазинном круглом лукошке с лиловыми пятнами от сока, и сколько было радости, как она льнула к нему, чуть ли не выпрашивала ласку - от матери ей перепадало не так уж много…

За что?… Ее-то за что?… - чуть ли не выкрикнул он прямо в лицо распятого. Тебе должен быть известен этот вопрос, величайший из провокаторов. Две тысячи лет слышишь ты его, неужто не придумал ответа? Ну! - попробуй оправдаться. Только ищи аргументы повесомей, отвечай прямо, без твоих извечных пустых намеков. Ведь я не так простодушен, как та доверчивая женщина, которой ты шепнул однажды вместо благодарности: «Марфа, Марфа, ты слишком много беспокоишься, а, собственно, одно только нужно». Ты получил свою плату - тщеславный, самовлюбленный эгоист. В этот раз тебе заплатили за счет моих девочек…

Малахов услышал сзади бормотание и обернулся. Это был Сашка. Он отложил наушники, подпер щеку здоровенным кулачищем и, отсутствующе глядя в открытую дверь часовни, в ночь, что-то говорил еле слышно.

- О чем ты?

- Да так… - Сашка повернул свою добродушную щенячью физиономию и вдруг признался: - «Евгения Онегина» читаю. Глава первая.

- Ну, ты герой! Неужели всю знаешь на память?

- Знаю! - он загордился. - Нас тот год учительница литературы заставила вызубрить. Мы ж под фрицем долго ходили, не знали, когда наши придут. Так она говорила: перед сном хоть одну страничку на память прочитайте, как «Отче наш» или «Богородицу». Чтоб эти слова по сердцу были вырезаны… Очень она за нас боялась. Все повторяла: «Русские вы, русские! Ни на день, ни на минуту этого не забывайте!…» Когда ее фашисты замордовали, знаете, я так плакал, так плакал!…

- Пожалуйста, почитай в голос, - попросил Алексей Иннокентьевич.

- Я дошел до «театр уж полон», - сказал Сашка.

- Это прекрасно. Давай с этого места.

Сашка стал читать. А Малахов смотрел на него и пытался представить, какие эмоции или мысли вызвала у этого мальчика часовня, когда тот в нее вошел. Но ничего не получилось. За последние годы Малахов привык иметь дело с людьми совсем иного склада, и когда встретил непосредственность и чистоту - остановился. Этот мир был ему уже недоступен.

А Сашка на часовню как таковую совсем не обратил внимания, а на распятие лишь взглянул разок мимоходом - и забыл о нем тут же. Сашка только начинал узнавать мир: предметный, живой, щедрый. Что ему был этот идол! Символы для Сашки были немы.

Потом они сидели в тишине и смотрели на звезды в проломах кровли и на звезды над черной тенью леса.

Потом в часовню ввалились сразу несколько разведчиков. Кто-то успел накосить ножом травы, на нее постелили плащ-палатку, чтобы не было сыро, а сверху положили Рэма. И тогда Алексей Иннокентьевич узнал: успели! Перебежали-таки дорогу фон Хальдорфу! И еще он понял: самое трудное начинается только теперь.

Потом появились и все остальные, даже Федя Кап-то (как до него дошла весть - уму непостижимо; он же придерживался самой материалистической версии: мол, прибежал доложить, что кулеш в исправности и только упревает).

- «Языка» взяли!

Немец был огромен. Если б он вытянул руку, капитан Сад мог бы пройти под нею, не согнувшись. Кожаная охотничья куртка; на широком поясе ручной работы - короткий нож с рукояткой из резной кости; форменные галифе с голубым кантом, желтые новенькие краги, желтые ботинки на каучуковой подошве. Нордический тип лица, и в белесых глазах бешенство. Именно бешенство. Ну и темперамент!

- Выньте кляп, - сказал капитан Сад. - Где его документы?

Когда вынули кляп, стало видно, что немец еще совсем молод - чуть старше двадцати лет.

- Понимаешь, Володя-джан, все смотрели, все видели - ничего не нашли, - возбужденно жестикулировал Мхитарян. - Возвращаемся, значит. Храп!… Че? Храпит, понимаешь, что-то. Говорю: зверь большой, идем смотреть. А это он. Ты посмотри, какой красавец!…

- В самом деле спал? - спросил капитан Сад.