Баллада об индюке и фазане

– От специалистов. Его приглашали в разные библиотеки восстанавливать переплеты шестнадцатого века. А с книгами еще такая ерунда случается. Бывает, что страницы на каком-нибудь чердаке сохранились, а переплета нет – использовали на что-то в позапрошлом веке. Вот он такие переплеты и делает. Все как положено, и с рисунком, и с орнаментом, и с золотом.

– Значит, действительно мастер.

– Я же говорю. И вот несколько лет назад сделал он переплет для одной рукописи. Рукопись принадлежит его другу, коллекционеру. Датируется она первой половиной шестнадцатого века, – Званцев говорил, как будто на совещании докладывал, – но фактически это – переписанное сочинение алхимика тринадцатого века Герберта Аврилакского. Философский камень и прочие дела. По этому алхимику все библиотеки мира и частные коллекционеры плачут. А он примерно в конце семнадцатого века угодил в Латвию. А теперь вот попал в прекрасный переплет, участвует в выставках кожаной пластики. С разрешения коллекционера, конечно.

– Стоило попадать в переплет! – фыркнула я. – Впрочем, для алхимика общество кожаных кастрюль – действительно значит попасть в переплет.

– Продолжаю, – усмехнувшись, сказал Званцев. – Даже наши советские коллекционеры – люди достаточно состоятельные, чтобы купить старинную рукопись. Не все, конечно, но многие. А за рубежом – там такие экземпляры попадаются! Могут взять и выложить миллион долларов за ночной горшок Наполеона! Извините…

– Ничего, ничего, продолжайте, – светским тоном предложила я. – Так на чем мы остановились? На ночном горшке Наполеона?

– Кроме того, они там все обожают оккультные науки. А сочинений этого Герберта Аврилакского уцелело очень мало. Они, кстати, не только мистикой интересны. Он жил на юге Франции, путешествовал в Испанию, с маврами общался… Там у него и математика, и астрономия, и Бог весть что понапихано. А хозяин рукописи в завещании ее государству отказал, а до кончины решил у себя подержать. Жемчужина коллекции все-таки!

Званцев задумался.

– Три выставки было, и на всех трех что-то с этой рукописью приключалось! – неожиданно воскликнул он. – То в зале, где она хранится, окно само собой вдребезги разбивается, то еще какая ерунда. В общем, – он перешел на свой мерзостный официальный синтаксис, – есть основания полагать, что к рукописи постоянно проявляет интерес некое лицо, готовое ради приобретения на любые издержки. И все версии сходятся на том, что вышеупомянутое лицо проживает за границей. А коллекционер это редкостей или алхимик-дилетант, судить трудно.

Званцев не получил втыка – уж больно интересно было то, о чем он рассказывал.

– Теперь вы понимаете, что всякий новый человек на острове, да еще моряк, который ходит в загранку, вызывает у меня определенный интерес.

– Вот почему вы так обрадовались? – вспомнила я.

– Я подумал – а не связаны ли эти два дела между собой? Ведь и в том и в другом случае – контрабанда. Если вы не ошиблись и человек, который тогда ночью пробегал по двору, находится сейчас на острове – то зачем? Первое, что приходит в голову, – выставка и рукопись.

– Но, простите, я что-то не понимаю… Вы что же, устроили круглосуточное дежурство возле этой рукописи? И когда же вас должны сменить?

– Да никто меня не должен сменить! Просто в воскресенье выставка закрывается. До сих пор ничего подозрительного не случилось. Это мне показалось странным. И я договорился с директоршей музея, что последние два дня поживу здесь, на острове. Тем более, погода хорошая, искупаюсь, позагораю. Есть у меня одно предположение – что рукопись должна пропасть в те несколько часов, когда экспозицию будут разбирать, упаковывать и художники на собственном транспорте начнут развозить ее по домам. Это может случиться в воскресенье вечером. А люди, которые придут за рукописью, появятся гораздо раньше, чтобы ознакомиться с обстановкой.

– И вы явились сюда добровольно? – изумилась я.

– Совершенно добровольно. Я уже имел дело с этой рукописью, видите ли. Пытаясь ее похитить, тяжело ранили человека. И это дело шло по нашему ведомству.

Я на ходу переваривала информацию. Оказывается, я впуталась в увлекательнейшее дело, дай Бог здоровья Кузине. Рядом с ним совершенно побледнел ее план мести Борису. И замечательно. Тем более, что мне до сих пор было неловко перед Званцевым из-за своего вранья. Помочь ему – это было бы только справедливо. В конце концов, он не виноват, что убийство в подворотне совпало с изгнанием Бориса. Тем утром даже добрейшая бабка Межабеле могла бы нечаянно вогнать меня в истерику.

И тут я вспомнила бабкино бормотанье над глиняной кружкой. Черт знает что – но ведь с этого непонятного колдовства вся карусель и закрутилась. Я выпила отвар и не успела кружку поставить на стол, как явилась Кузина со своим безумным купальником. И я согласилась на авантюру. Не могла не согласиться – за четверть часа до того я жаловалась бабке на смертную тоску и просила из ряда вон выходящих событий. Вот они и начались…