Баламут

Даже в те редкие тишайшие денечки, когда не бывало постояльцев, Дашура непременно ставила под вечер самовар и приглашала чаевничать или деда Федота, или ближайшую соседку, многодетную тетку Меланью, жену рыбака Буркина, первейшего на селе пьяницы. Эта самая Мелаша, полная, незлобивая баба, доводилось, и ночевала у Дашуры со своим выводком, когда непутевый ее муженек устраивал дома погром.

Не забыла Дашура свой самовар и нынче. Еще не все белье было отутюжено, а он, меднолобый, уже начинал что-то неразборчиво лопотать, будто учился говорить.

«Ну, право слово, как живой! — думала Дашура, бойко водя горячим утюгом по бязевой, чуть волглой, простыне. — Авось еще схлестнутся наши с Егором пути, и кто знает, может… может, он и остепенится, образумится, увидев Толика. И заживем тогда мирно, душа в душу. И тут уж без самовара… без него, песенника, никак не обойтись семье! — На минутку Дашура опустила утюг на подставку. — Мы, волгари, все чаевники. Припоминаю, у них, у Томилиных, тоже был самовар. И он, Егорка, бывало, выдувал за один присест чашек шесть, а то и более!»

Покончив с бельем, Дашура долго умывалась холодной водой: на кухне было жарко, и у нее горели щеки. А расчесывая волнистые, цвета спелого желудя волосы, она негромко что-то напевала себе под нос…

И уж принарядившись в серое штапельное платьице с сине-зелеными и янтарно-желтыми колечками и витушками, Дашура принялась накрывать в «гостиной» стол к чаю. Нарезанный аккуратными ломтями калач, тарелка с кусками рыбного пирога, мелко наколотый сахар в вазочке… Вот, кажется, и все, что смогла поставить на стол хлебосольная Дашура.

Водрузив самовар на почетное место, она побежала за калитку, не прикрыв даже платком голову.

— Федот Анисимыч! Толик! — прокричала весело Дашура, махая оголенной до локтя рукой. — Ну-ка, идите чай пить!

Большеголовый и длинношеий Федот из приличия стал отнекиваться, пока Дашура не притопнула ногой:

— И как вам, Федот Анисимыч, не совестно ломаться?

Тут дед сразу же сдался, пообещав «в один момент прикончить все свои дела несуразные».

Дашура разливала по чашкам чай, когда в гостиную вышла Астра.

— Милости просим к нашему столу, — приветливо кивнула Дашура. — А я уж собиралась заглянуть к вам. Неужели, думаю, все никак не отоспятся после ужастливой ночи?

— Ну что ты, Даша, я давно проснулась, — сказала та, запахивая на груди тяжелый шелковый халат. — А когда ты кормила кур, я и по улице побродила… недолго, правда.

— Вот и славненько, — кивнула хозяйка. — Присаживайтесь, всем места хватит.

Прежде чем подсесть к столу, Астра попыталась взглянуть на себя в зеркало, висевшее в простенке, над самоваром, но оно все молочно запотело. Выглядела сейчас заезжая гостья посвежевшей и бодрой. Голубые глаза, в последние два дня глубоко провалившиеся, снова смотрели на мир невинно и наивно.

— А это так шикарно… пить чай из самовара! — сказала девица, улыбаясь одними губами. И добавила: — Говорят, раньше дворяне распивали чаи из серебряных и золотых самоваров.

— Так он у меня тож из золота! Медного только! Вон сколь медалей на себя нацепил! — Дашура заулыбалась. На ее слегка запунцовевших щеках появились усмешливые ямки.

Расправившись с двумя кусками пирога, Астра принялась за чай. А немного погодя, пуская к потолку зыбкие колечки дыма, она вдруг заговорила. Непринужденно и даже чуть кокетливо:

— После десятилетки мне, как и многим, не повезло с институтом. С полгода я загорала от нечего делать, а потом… а потом родитель сунул меня в одно скучнейшее научное учреждение. Числилась я там лаборанткой. Родитель у меня очень и очень обеспеченная шишка, и семья могла бы обойтись без моей полсотни, но предки не хотели, чтобы я, мягко выражаясь, была предоставлена улице.

Девица скосила глаза на кончик сигареты и, перебивая себя, с едкой усмешкой сказала:

— И до чего ж я докатилась! Пошлепала нынче на угол и выклянчила три сигаретки у проходившего мальчика. Симпатичный такой малыш, на танцульки приглашал в клуб… Откуда мне было знать, что у вас здесь потрясающая грязища? А то бы резиновые ботики прихватила. В этих моих лодочках сразу утонешь.

Она томно вздохнула.

— Пришлось отказать мальчику, а так вдруг захотелось покружиться с ним!

Дашура глянула на деда Федота, макавшего в чай хлебную корку. Тот поднял голову с вздыбленными сивыми космами, поморгал красными веками. В его грустных выцветших глазах теперь всегда стояли слезы.

— Санька, Аверьяна Синичкина сынок, — ни к кому не обращаясь, пояснил дед. Помявшись, прибавил: — Видел, как он ломался на углу… зряшный, пустой малый. Опять баклуши бьет: из рыбзавода прогнали. Нигде не держат брандахлыста!

Поводя острым, сухим плечом, Астра снова усмехнулась — теперь задорно, вызывающе:

— Что бы вы ни говорили, а у мальчика броская… такая дикая красота. В Москву бы его, в наш кружок на выучку.

Поднося ко рту кружку с чаем, Федот хмыкнул. И недоверчиво протянул:

— Неужто в Москве-то-матушке… своих непутевых дурней мало?