Бакинский этап

Прошло ещё 44 года. К этому времени, превратившись теперь уже в восьмидесятидвухлетнего ребёнка, он продолжал мотаться по Москве, организовывал митинги–сходки политкаторжан. Собирал заседания активистов из давно выживших из ума по преклонному возрасту бывших сидельцев. Выбивал в инстанциях пенсии, льготы и жильё для инвалидов из реабилитированных. И прикармливал зимою дома, а летом на даче, разнесчастных полусумасшедших старух бацилой из своей кремлевки и на свою пенсию… При этом он не хотел замечать, что первыми у его гуманитарных кормушек всегда и всенепременно оказывались бывшие оперы–костоломы, профессиональные исполнители смертных приговоров, попки–алкаши и всякая прочая шушера из «органов», прежде других освобождённая своим родным правительством. И оправдывался: — Не считая отсидки, они же свой век в зонах отмотали!

В те дни было мне не до совершенно уже стариковских алексахинских благоглупостей: я заканчивал последние расчёты по адаптационным режимам развёртывания инженерных подразделений моего «Спасения» в условиях высоких широт и высокогорья. Спитак, Никарагуа и Колумбия показали давно втолковываемую мною в светлые головы моих коллег по Организации необходимость создания особой поведенческой системы наших медицинских мобильных подразделений. А в лаборатории всё ещё продолжался изнурительнейший марафон решения задач, трёхмерность которых начинала меня, старика, сводить — вот так же вот, как Ивана Павловича — с ума!

Потому с превеликим удовольствием, с лёгкой руки Рады Никитишны Аджубей, отложив математику, накропал очередной рассказ «Волчина» — эдакую почти что пастораль о моей жизни с моим волком «в дебрях Енисейского Кряжа». Рассказ о счастливой, — именно, о счастливой жизни именно с волком! Мне кажется, и она сама, и зав. отделом редакции милейший Вадим Семёнович Тюрин, ныне покойный, поняли меня. И вздохнув хором, опубликовали и ЭТОТ мой рассказ /как делали всегда, на протяжении без малого тридцати лет нашего сотрудничества/ в апрельском, 1990, номере.

Что же, по крайней мере, два миллиона семьсот тысяч подписчиков и покупателей «Науки и жизни» /а может даже еще и все члены их семей/ рассказ прочтут. И тоже поймут, и даже согласятся, что хорошо в нашей замечательной стране вот так вот, как автор, жить с волком…

Только отнёс «Волчину» на Мясницкую, в журнал, — звонок редактора издания «МЫ» Тамары Алексеевны Александровой:

— Вениамин Залманович! Очень срочно! К тяжелейшей теме: «Чернобыль и советские дети» /!?/, нужен рассказ о жизни американских детей, но… без «Чернобыля». А? Напишите!»

— Но у меня нет времени, — отбиваюсь, не пугая её вознёю вокруг меня: она ещё и редактор «Ведомостей Верховного Совета СССР»!

— Найдите время! Ну, пожалуйста!…

И в мартовском номере, «экспрессом», пошел мой рассказ «Буржуйские дети», — кощунственный на фоне страшной беды 26 апреля 1986 года…

Между тем, занимаясь своими чекистами, Алексахин не забывал и о «Бакинском этапе» и напоминал мне о необходимости, несмотря ни на что, заставить власти раскрыть «преступление века». Для чего постоянно следил за «розою» политических ветров, раздувавших тогда гнилое рядно имперских парусов. Полную бесполезность своего подвижничества этот дон Кихот понял лишь тогда, когда крахом окончились все его почти полувековые попытки заставить советское общество почтить память миллионов казнённых сограждан хотя бы самым скромным памятником.

Часами этот аскетически худой высокий человек с детскими голубыми глазами, опершись о трость, стоял на Лубянской площади перед истуканом — Дзержинским. Этого, — за смерть «во–время», — он продолжал уважать. За бронзовым человеком в бронзовой шинели он ещё различал дом, где ему ломали рёбра и заставляли расписаться за какой–то немыслимый и отвратительный бред заплечных авторов. Вспомнив что–то, он про себя, иногда и вслух, пытался допытаться у своего «старшего товарища по партии»: как же всё, что случилось, случилось? Но тот отмалчивался гордо.

Алексахин воспрял духом, когда неожиданно для него, в открытую, начал действовать я. В мае 1990–го скандалом взорвалась попытка издать в пятом номере журнала «Родина» первую часть первого раздела первой главы моей 48–и листовой рукописи «Комплот» о встречах Сталина и Гитлера. Сама рукопись, рекомендованная к изданию маршалами Мерецковым, Рокоссовским и Жуковым, в 1968 году ушла в Воениздат. Оказалась на столе начальника Политуправления Армии Алексея Алексеевича Епишева. И читалась всеми его приближенными 20 лет /!/. В 1989 году приятельствовавший со мною Эрнст Генри сообщил мне, что годом прежде набор моей книги — значит, уже и набор был! — был рассыпан. Честь фюреров спасена.

Володя Долматов, главный редактор «Родины», оценив драматизм ситуации, решает было дать в номер хотя бы главку из «рассыпавшегося» «Комплота». Но подводить его права не имею. Тем более, вокруг журнала начинается какая–то нечистоплотная возня. Того мало: являются на Новослободскую, в помещение редакции, и просят сотрудников ее исчезнуть…