Байгуш

       Заступили мы на пост в 18 часов. Мне выпало сидеть возле приемника ночь, а утром на объект должен прийти мой сменщик.  В семь вечера подполковник отправил меня на ужин, а по возвращении надолго ушел сам. От скуки и чтобы не сидеть, тупо пялясь на подсвеченную шкалу, я снял «лопухи» с наушников, проверил точность установки частоты приёма и на полную выкрутил громкость; комната тут же наполнилась назойливым треском и шипением. Затем распахнул окно и расположился на подоконнике рассматривать снующие машины и редких прохожих. Минут двадцать не прошло, как вижу – на той стороне аллеи деваха мелькает сквозь деревья. Присмотрелся и чуть не заорал во всё горло от восторга – напротив преспокойно вихляет бедрами старая знакомая.  Любка куда-то чешет! мать её, и прётся стерва как назло в сторону, где комендатура обосновалась. Вовремя одумываюсь: по улице носятся машины и девка вряд ли услышит или просто не обратит внимания идиотские призывные крики – мало разве курсанты из окон орут вслед девицам или освистывают дурёх, рискнувших пройти под окнами училища?  Размышлять времени не было.  Сбрасываю противогаз и ловко соскакиваю на тротуар. Очутившись на воле думать ничего другого, как о бабе уже не могу. Высмотрев просвет между автомобилями, бросаюсь наперерез знакомой. Догнал.

– При-и-ве-ет! – налетаю на девку и чмок в щечку. Узнала, приняла, улыбается. Сердце от предвкушения сладострастия заколотилось у горла. Разговор краток; подполковник вот-вот вернётся с ужина; но очень содержательный. Любка соглашается прийти к обозначенному окну, когда стемнеет. Окрылённый несусь обратно и, громыхая оцинкованным железом и оставляя на стене вызывающие полосы от сапог, молнией забираюсь в оконный проем боевого поста. Полчаса спустя появляется старшой; от него изрядно разит спиртным. Ещё час спустя темнеет и начальник смены объявляет, что ложится отдыхать. Но сначала нудно читает длительную нотацию, как мне следует выполнять обязанности в его отдых и при этом обязательно, чтобы в надетых наушниках. Уверившись в моей порядочности, он закрывается в коморке и через пару минут оттуда доносится  богатырский храп.

       Я наушники в сторону и к окну; хрен с ним с этим сигналом. Отговорка найдется – частота у приёмника сама собою сбилась. Больше трех суток ареста за это не дадут, а сигнала может и не быть вовсе. К чему зря париться и мучить себя? Скоро темень стала непроницаемой, а вместе с тем и начала таять надежда. Сижу, задумался. Нет-нет шлепну комара на плече или шее. И вдруг голос: – «привет». Любка! от неожиданности аж вздрогнул. Как подошла зараза не услышал.

       Я ей – « говори шепотом». – «Боишься?»  – «Не-а,– шепчу, – нельзя разбудить начальника, а то всё прахом пойдет». А у самого уже план вызрел: если вниз от училища мимо собора с ней рвануть, там минуешь три квартала и вокзал, а справа импровизированный местный пляжик и пяток лодочек на воде покачиваюся; речка в один плевок – три минуты и на другом берегу; а там камыши стеной – примял пару охапок и ложе готово. Однажды вкусив любви на камышовой подстилке, мозг напрочь отказывается  рассматривать другие варианты. Ну, я девке задумку-то вышептываю, намекая, что проходили, мол, этот урок, а сам думаю: – «откажет ведь шельма и придется скучать до утра». Ха! не тут то было. Любаха не из неженок. Боевой товарищ, что та  Крупская по характеру, не меньше. Ей, что медные трубы, что огонь, а на камышах предаться десятиминутной страсти, так и вовсе пара пустяков. С такими революции варганить святое дело. – «Ну, идём, если не страшно» – шепчет ундина. Я пару минут тяну резину, прислушиваюсь, менжуюсь – «вдруг проснется подполковник?». Но за дверью капитальным образом обосновался стойкий храп, достойный художественного пера…