– Все совпадает. Да, вы именно тот, за кого себя выдаете. Описание соответствует полностью, – она наклонилась к столу с сигаретой, незаметно появившейся в руке, словно ожидая от Виктора поднесенной спички. – Теперь слушайте меня. Сейчас я выкурю это недоразумение, набитое вандейской соломой, и мы с вами пойдем… Под руку пойдем туда, где вас ждут, месье.
«Ну, что же. Можно сказать, начинается новый тур вальса, – мысль, посетившая Федорчука, сочетала в себе холодную отрешенность и некую, недоступную для европейского понимания, бесшабашность, – с новыми партнерами, под иную музыку. Которую будем заказывать мы».
Такое случалось с ним теперь «сплошь и рядом»: что называется, по десять раз на дню, но механизм «чуда» по-прежнему оставался выше всякого разумения. Происходило это обычно следующим образом: идет, скажем, по улице Олег Ицкович – и не важно, что он теперь на себя не похож, все равно это он – идет, насвистывает под сурдинку что-нибудь нейтральное из классики, рассматривает прохожих или архитектурные красоты и думает о своем. И вдруг…
– Entschuldigung, darf ich Sie etwas fragen?[70] – спрашивает кто-то, обращаясь то ли к нему, то ли к кому-нибудь рядом.
Но это и не важно, к кому там кто обращается. В то же мгновение идет по улице уже совсем другой человек – Себастиан фон Шаунбург. И, хоть тресни, никогда не догадаешься, что он не совсем он или совсем не он. Баст и думает по-немецки, и реагирует, как немец, и, как немец, разгибает пальцы, считая вслух, и вообще немец во всем. В каждом жесте и в каждой мысли, если, разумеется, не пытается скрыть свое немецкое происхождение, что умеет делать довольно прилично, тем более что иногда – а в последнее время и часто – делать это приходится по служебной, так сказать, надобности.
Так и на этот раз. Из Парижа в Реймс приехал не то чтобы совсем уже другой человек – паспорт-то в кармане пиджака лежал у Олега настоящий, но по манере поведения ничего определенного сказать о нем было нельзя. В произношении, правда, отчетливо слышался какой-то – не совсем французский – акцент, но его происхождение определить было весьма затруднительно. Во всяком случае, эксперты Службы Безопасности утверждали, что это не немецкий акцент, а скорее скандинавский или, напротив, швейцарский. Однако в любом случае такой, что французское ухо на него реагирует вяло, если реагирует вообще. Не так, как на голос «живого боша». Ну, а в Реймс Баста занесло отнюдь не случайно, а как бы по делу. «Контрабандисты» из СД принесли кое-что для «свободного художника» Шаунбурга. Кисти там, подрамники, то да се, короче – рабочие инструменты, потребные для его ничем, кроме законов физики, не ограниченного творчества. И хотя это было совсем неправильно – не профессионально и отдавало дешевым дилетантизмом – таким, как оказалось, и была эта хваленая СД в годы своего становления. Не Абвер, одним словом, но не Шаунбургу учить их «манерам» и не Олегу – жаловаться. «Инструменты» могли понадобиться в самое ближайшее время, и отсутствие действенного контроля делало «любое их использование» удобным и практически безопасным. Для Баста безопасным и для Олега, разумеется, тоже.
Полтораста километров от Парижа до Реймса Олег проехал на шикарной, но главное сильной и почти новой – четыре года назад выпущенной – машине. «Vivastella»[71], взятая в аренду у одного охочего до чужих денег и хворого здоровьем парижанина, которого ему, Шаунбургу, порекомендовал местный легальный резидент, в данном случае действительно не являлась роскошью. На автомобиле можно быстрее и легче добраться до Реймса, но главное – удобнее возвращаться в Париж, имея на руках двадцать килограммов оружия и боеприпасов. Замечательно здесь было то, что оружие досталось «чистое» и предназначалось оно для закладки «на черный день». Баст мог пустить его в ход тогда и там, когда и где ему заблагорассудится. Он ведь творческая натура, непредсказуемая по определению, может и друзьям подарить. Например, приятелям из РОВС или каким-нибудь квислинговцам. Напал стих – взял и подарил. А уж в кого они там из этих стволов палить собрались, не его «баронское» дело.