Австралийские рассказы

Он не кричал, чтобы дали дорогу. Его изъеденным чахоткой легким и без того не хватало воздуха. Он низко наклонил голову, судорожно напрягая остаток сил — грошовый остаток единственного товара, кроме которого ему за всю его жизнь нечего было продать. Он бежал по узеньким улочкам, благоухающим и зловонным, мимо домиков с вертикально висящими вывесками, потом зашатался, наклонился вперед и стал опускаться на землю.

Но ты видел, как тело его начало оседать, ты вцепился в подлокотники и удержался в коляске. Когда ты вылез, он лежал, уткнувшись в сточную канаву головой, изо рта его струйкой текла кровь.

Ты обнял его за плечи и оглянулся, — ты был уверен, что на помощь уже сбегается народ. Но никто не остановился. Прохожие, едва взглянув, шли дальше. Какой-то европеец в полотняном костюме торопливо отвел глаза и прошел мимо.

Ты был еще новичком на Востоке. Почти все они кончают, как этот, — с кровавой пеной на губах.

«Они здесь мрут как мухи, — сказали тебе. — Смерть для этих людей — пустяк».

В гавани плавает мертвый младенец, тихо колышутся маленькие руки и ноги. Ты стоишь на пароме и смотришь, а вокруг разутюженные белые костюмы поворачиваются к перилам спиной.

Куда деваться от этого ужаса!

Младенцы в сточных канавах, младенцы привязаны к согнутым спинам, младенцы, задыхаясь, ловят воздух ртом… золотушные, со слезящимися глазами, в гнойных болячках…

«Благословение божие почиет на Гонконге», — сказал один посетивший Гонконг кардинал, вдохновленный плодовитостью нищих…»

— Папа, если я повернусь К ней спиной, то уж я никогда не покачаюсь на качелях?

Девочка оставила карандаши и опять стояла возле его кресла. Все еще думая о другом, отец повернул голову. Неожиданно серьезный тон ее голоса вернул его К действительности, и вопрос девочки занял его внимание целиком.

— Да, — сказал он решительно, — тогда уж ты никогда не покачаешься.

Он достал из кармана пачку табаку и свернул папиросу; дочь не спускала с него глаз.

— Эта девочка больше тебя? — спросил он.

— У-у, она больше. Она, знаешь, какая большая!

— Мда-а, — протянул отец и, как бы про себя, добавил — Такую, пожалуй, не стукнешь!

— Пожалуй, не стукнешь, — с готовностью согласилась дочь.

— И вообще драться нельзя.

— Вообще драться нельзя, правда, папа?

— А на качелях были еще девочки?

— Были. Она всех оттолкнула на тот конец, где можно руку ободрать, а сама села на хороший конец.

Девочка немного подумала и сказала:

— А на хорошем конце было сколько хочешь места. Я только хотела с краюшку сесть, с самого краюшку.

— Вот ведь какая девчонка, — сказал отец. — Жаль, что меня там не было, я бы ей не позволил толкаться!

Девочке эта мысль понравилась:

— Ты бы ей не позволил, правда? — В голосе ее снова появилась настойчивость: — А что надо было сделать, папа?

— Не мешай отцу, доченька, — вмешалась мать. — Ему надо работать. Я тебе сказала, эта девочка нехорошая. Если она опять будет так говорить, совсем отойди от качелей. Отвернись от нее и отойди. Ну, нарисуй скорей маме собачку.

Девочка нехотя взялась за карандаши. Отец стал медленно перелистывать страницы дневника, потом снова задумался.

«…В этот вечер в Рангуне американка с цветами могра в волосах, сидя за столиком открытого кафе на Могол-стрит, кормила нищих. Погружая в рис, какаб и керри свои тонкие, унизанные перстнями пальцы, она перекладывала остатки с ваших тарелок в ржавые миски матерей, держащих детей на руках.

— Ну, хватит, — сказала она, брезгливо морщась, когда они снова потянулись к ней. — Подите прочь.

Тут же, насупившись, сидел ее муж; и ты чувствовал себя пленником этого круга, где общаться с народом означает лишь бросить подачку нищему.

— Сегодня я прочел объявление в газете, — сказал ты. — Группа бирманцев устраивает вечер, посвященный старинной бирманской музыке. Начало в восемь, и будет это… тут у меня записано, — и ты вытащил из кармана листок с адресом. — Я думаю пойти.

— Ни в коем случае, — сказал муж. — Этот район пользуется дурной славой. И потом ведь все это чисто туземное.

— Потому-то я и иду.

Она внимательно смотрела на него, пока он говорил, и вдруг, подчиняясь внезапному капризу, сказала тоном, не терпящим возражений:

— Мы все пойдем.

Комната была тесная, со всех сторон повернулись к вам удивленные лица бирманцев. И она, декольтированная, с вызывающей смелостью бесцеремонно расталкивала вежливо пропускавших ее людей.

К вам подошел председатель. Он был очень рад вашему приходу; Приятно познакомиться с европейцами, которых интересует культура его страны. Если угодно, он будет переводить. Выступают большие знатоки саунг геук — старинной бирманской арфы. Исполнять будут древние бирманские песни.

А кругом теснился народ, старики и молодые, горя одним желанием — слушать.

За решетки распахнутых окон цеплялись худые руки тех, кто стоял на улице. В темноте поблескивали белки глаз и зубы.

Ты был взволнован тем, что все эти люди, еще недавно казавшиеся тебе непостижимыми, ждут сейчас того же, что и ты. Вокруг стояла чуткая тишина, и язык этой тишины был понятен тебе.