А потом вышла старая-старая бирманка, изборожденная морщинами, и под аккомпанемент арфы высоким пронзительным голосом запела протяжную, словно вопль, песню.
Сидевший позади юноша наклонился к твоему, плечу и стал тихо говорить:
— Эта песня о жившей когда-то бирманской принцессе. Она ждет возлюбленного. Он не идет, — и вот она плачет одна.
Горестная жалоба песни лилась тебе в сердце, как неподдельное выражение человеческой печали.
Но тут американка стиснула твое колено и прошипела:
— Я больше не могу. Уйдем отсюда. Эта старая карга так визжит, — я, кажется, с ума сойду.
Потом ее муж протискивался к выходу, очищая для вас с ней дорогу; люди с нескрываемым пренебрежением поднимались, чтобы дать вам пройти; пение прекратилось, наступившая тишина звучала как приговор. Ты готов был провалиться сквозь землю!
И вот вы на улице.
— Это какие-то бесноватые, — говорила она с презрением. — Еще минута, и я бы, кажется, сама завизжала. Пойдемте выпьем чего-нибудь…»
Он отшвырнул дневник в сторону и встал из-за стола. Потянулся и зябко передернул плечами, словно стараясь стряхнуть с себя что-то неприятное. Посмотрел на сидящую около кресла девочку.
— Значит, она говорит: «Прочь с дороги, мразь!» Она так говорит?
Девочка уронила карандаши и быстро встала. Какие-то новые нотки в голосе отца сказали ей, что сейчас злополучный вопрос будет разрешен иначе — не так, как предлагала мать, и она, повеселев, взяла его за руку.
— Да, — сказала она. — А я не хочу отворачиваться и уходить, потому, что я очень люблю качаться.
Он подхватил ее на руки.
— Доченька, — сказал он, — не надо, никогда не надо отворачиваться и уходить. Ведь качели для того и сделаны, чтобы ты и другие девочки на них качались. И не на том конце, где можно руку ободрать, а на хорошем. И если эта плохая девчонка говорит тебе: «Прочь с дороги, мразь!» — значит, она говорит: «Прочь с дороги, мразь!» всем другим девочкам, которые меньше и слабее ее. Собери-ка ты всех других девочек и скажи этой нехорошей девчонке, что хочет она или не хочет, а все вы будете качаться на качелях. И так вас будет много, что ей волей-неволей придется подвинуться и уступить. Поняла, дочка?
— Да, — сказала девочка, радостно улыбаясь.
Солнцу навстречу
— Кажется, там утка?
— Где?
— Только что села на воду. Погоди. Вон она, видишь? Возле тех камышей.
Лежащий на земле мужчина приподнялся на локте. Халат его был распахнут, и на голой груди блестели капли воды. Волосы после купанья были еще влажные. Рядом на земле лежала аккуратно сложенная летная форма.
Несколько поодаль от него, в одних трусах, стоял мальчик. Тело его было бронзовым от загара.
Болото, поросшее колючей травой, подступало почти к их ногам. На сверкающих островках воды темнели стебли сломанного камыша. Подальше, в том месте, где рос бакаут, дно становилось глубже, а позади зарослей бакаута, захваченные разливом красные эвкалипты устилали поверхность болота своими листьями.
— Там их две или одна? — спросил мужчина, внимательно оглядывая болото.
— Кажется, две. Они ведь всегда вдвоем держатся, правда?
— Как правило. Никак не разгляжу. Где ты их увидел?
— Да вон прямо там, — мальчик указал рукой. — Ну, теперь видишь?
— Да, верно.
— Это утка?
— Точно, утка.
— А почему она такая маленькая?
— Когда они плывут, они всегда кажутся маленькими, потому что часть тела у них погружена в воду. Но вторую я не вижу.
— Вероятно, только одна и была. Мне просто показалось, что две. Может, вернемся и захватим ружье?
Мальчик весь горел от волнения. В голосе его слышалась мольба.
— Да-а, — медленно протянул мужчина, — пожалуй, можно.
Он следил за уткой со все возрастающим интересом.
— Любознательная утка. Смотри, как она вертит головой во все стороны. Ей все интересно. Кажется, действительно небольшая утка, — с удивлением добавил он.
— Пойдем за ружьем? — нетерпеливо перебил мальчик. — Когда вернемся в город, я смогу сказать ребятам, что подстрелил утку.
— Давай немножко понаблюдаем за ней, — попросил мужчина. — Какой у нее счастливый вид, прямо глаз не оторвешь, словно у человека, вернувшегося в отпуск домой. Ты видел, как она села на воду?
— Да. Она вон там пролетела, а потом я видел, как она скользила по воде. Ну, теперь пойдем?
— Странно, что она одна, — пробормотал мужчина. — Не понимаю, почему она кажется такой счастливой, если она одинока. Гляди-ка, она к нам плывет. Черт возьми! Это забавно. Совсем как ручная!
— Ну, скорей. Пошли за ружьем.
— Ладно, — согласился мужчина. — Ты один сходи за ним. А я послежу за уткой.
Мальчик стал надевать сандалии.
— Смотри только не спугни ее, хорошо? — взволнованно попросил он, и мальчик ушел, осторожно ступая между сухими сучьями, которыми была устлана земля под речными эвкалиптами.
Овцеводческая ферма находилась на гребне холма, возвышавшемся над болотом. Мальчик припустился бегом.