Австралийские рассказы

Утка взмахнула хвостом и поплыла, лавируя между болотной травой. Быстро озираясь по сторонам, она выплыла на свободную воду среди стволов бакаута, потом вдруг взъерошила перья и, махая крыльями, постояла на воде. С удовлетворенным видом снова погрузившись в воду, она продолжала свое веселое плавание.

Мужчина встал. На лице его было восхищение, смешанное, однако, с грустью; губы дрожали. Он следил за маленькой уткой с таким напряжением, словно от этого зависела его жизнь.

Ему вдруг захотелось подержать эту птицу в руках, почувствовать теплое биение ее сердца, ощутить в ней пульс жизни, силу, способную вознести ее выше облаков…

Страстное желание прикоснуться к этой силе, которую она берегла, как сокровище, одолевало его. У него эту силу отняли.

Птица жила своей бессознательной, непорочной жизнью, жизнью тихих, окаймленных бакаутом, неподвижных болот, где тишина нарушалась только мирными звуками природы, чистое небо никогда не сотрясалось от воплей ужаса, а солнце не сверкало на стали оружия.

Птица могла смотреть вокруг, прислушиваться и не пугаться того, что она видит и слышит. Она могла взлететь ввысь, подняться над насыщенными испарениями джунглями и полететь солнцу навстречу…

Он стиснул кулаки.

В ту ночь, когда японцы высадились в Новой Британии, Джим был рядом с ним… стук моторов над темной водой… зеленые вспышки… высадка…

«Пусть получат сполна». Вопли… Крики…

«Поддай им жару».

Пляж Ралуана, их пулеметы, прочесывающие проволочные заграждения… «Черт, черт, черт», — беспрерывное бормотанье Джима. Рассвет… Кровь… Бойня…

Бурые от крови волны, нахмуренные, словно усталые от тяжести трупов… тела, вздымающиеся и падающие, волны подымают их осторожно, а бросают с отвращением… Катер за катером, плывущие по человеческому месиву.

Японцы, остановленные проволочным заграждением. Пулеметы обстреливали их с флангов, косили, словно пшеницу. А они все подходили… Живые карабкались по мертвым, мертвые нагромождались баррикадами, а позади этих баррикад плюющие свинцом катера врезались в песок…

Во рту он ощущал соленый привкус… сердце тупо билось в груди… А потом он глухо пробормотал что-то и скрючился от боли…

И голос Джима: «Куда тебе угодило? Держись! Черт бы их побрал!»

«Ничего страшного! Все в порядке».

Японцы шатаются, падают, и все новые лезут на проволоку по трупам своих убитых. Лезут… топчут мертвецов. Бесчисленные, как саранча.

И вот наконец последняя атака… И джунгли… Долгий, с боями, путь домой…

Смерть! Смерть! Смерть!

Он обернулся и увидел, что мальчик бежит к нему; в руках у него было ружье.

Мужчина снова поглядел на утку. Она плыла по открытому месту, рассекая серебристую гладь воды, превращая ее в сверкающие на солнце брызги.

Подняв с земли палку, мужчина швырнул ее так, что она с всплеском упала позади утки.

Птица взметнулась, заскользила по воде; ее лапы, касаясь поверхности, чертили две борозды. Она взлетела ввысь и закружила, накреняясь по ветру так, что на какое-то мгновение стали хорошо видны ее распростертые крылья и все ее коричневое тело.

Спустя немного она снова села далеко в камышах.

— Ну вот, теперь все пропало, — негодуя произнес запыхавшийся мальчик, — теперь нам ее ни за что не подстрелить.

Мужчина наклонился и поднял с земли свою форму.

— Да, теперь нам ее ни за что не подстрелить, — повторил он.

Глупый щенок

Перевод Н. Ветошкиной

Глупый щенок вечно куда-нибудь спешил. Я никогда не видел, чтобы он спал, или просто лежал, или хотя бы спокойно стоял на месте. Вечно он был в движении, и вид у него при этом был такой, словно он обременен заботами.