Аврора Флойд

Мистер Гэргрэвиз отвечал, что есть кабриолет, в котором ездил только мистер Меллиш, и гиг, в котором главные слуги ездили в Донкэстер, и крытая повозка, в которой конюхи ездили в город каждый день за провизией для дома.

— Очень хорошо, — сказал Коньерс, — бегите же в конюшню и велите одному из конюхов заложить самого прыткого пони в кабриолет и привести его сюда, да проворнее!

— Но в кабриолете никто не ездит, кроме мистера Меллиша, — сказал Стив тоном испуга.

— Что ж из этого, трусливая собака? — презрительно закричал берейтор, — я в нем поеду сегодня — слышишь? Черт побери этого дерзкого йоркширца! Не поддамся я ему! Он гордится своею красавицей женой? На чьи деньги куплен кабриолет, желал бы я знать? На деньги Авроры Флойд, может быть. И я не должен в нем ездить, потому что милорду угодно возить в нем свою черноглазую супругу! Слушай, ты, безмозглый идиот, и пойми меня, если можешь! — вскричал мистер Джэмс Коньерс с внезапным бешенством, от которого его красивое лицо все побагровело, а ленивые глаза зажглись новым огнем. — Слушай, Стивен Гэргрэвиз! Если бы я не был связан руками и ногами по милости хитрой женщины, я мог бы курить трубку сегодня вон в том доме, а может быть, еще и в другом доме получше.

Он указал пальцем на кровлю и окна, блистевшие на вечернем солнце и видневшиеся из-за деревьев.

— Мистер Джон Меллиш! — продолжал он, — если бы его жена не была чертовкой, с которой не сладит и умнейший человек в целом свете, я скоро заставил бы его запеть. Сходи за кабриолетом! — вскричал он вдруг, — да проворнее! Я не могу равнодушно говорить об этом. Я не могу подумать, как близок я был к получению полумиллиона, — пробормотал он сквозь зубы.

Он вышел на открытый воздух, обмахивался широкими полями своей поярковой шляпы и отирал пот со лба.

— Проворнее! — закричал он нетерпеливо своему слуге, который жадно слушал каждое слово запальчивой речи своего господина. — Проворнее! Я плачу тебе пять шиллингов в неделю не затем, чтобы ты таращил глаза. Ступай за кабриолетом! Я как в горячке, и только быстрая езда поправит меня.

Стив отправился так быстро, как только был способен идти. Никто не видел, чтобы он когда-нибудь бежал, но он имел медленную, извилистую походку, походившую на ползанье пресмыкающихся и не имевшую никакого сходства с движениями ему подобных.

Джэмс Коньерс ходил взад и вперед по лугу перед северным коттеджем. Волнение, заставившее побагроветь его лицо, постепенно прошло, пока он изливал свою досаду нетерпеливыми восклицаниями:

— Две тысячи фунтов, — бормотал он, — жалкие две тысячи фунтов! Менее чем годовые проценты с той суммы, которую я должен был получить с денег, которые я имел бы, если бы…

Он вдруг остановился, пробормотал ругательство сквозь зубы и сердито ударил своею палкою по мягкой траве. Очень приятно, когда мы рассуждаем о нашем несчастье, найти наконец, добираясь до источника этого несчастья, что первою причиною всего были мы сами. Это-то и заставило мистера Коньерса вдруг остановиться в его размышлениях о его несчастьях, пробормотать ругательство и с нетерпением прислушиваться к стуку колес кабриолета.

Стив скоро явился, ведя лошадь за узду. Он не осмелился сам сесть в заветный экипаж и с удивлением глядя на Джэмса Коньерса, как он швырял подушки, обитые шоколадным сукном, перекладывая их половчее и поспокойнее для себя. Мистер Коньерс сел так легко, как только позволяла ему хромая нога, и, взяв поводья от Стива, закурил сигару прежде чем отправился.

— Не жди меня, — сказал он, выезжая на пыльную дорогу, — я ворочусь поздно.

Гэргрэвиз запер железную калитку с громким стуком за своим новым господином.

— А я все-таки буду ждать — бормотал он, смотря, как быстро исчезал кабриолет, который казался теперь черном пятном в белом облаке дыма. — Уж наверно ты приедешь пьяный, и я узнаю что-нибудь из твоей сумасбродной болтовни. Да-да, — сказал он медленным тоном размышления — разговор твой очень сумасброден, я не могу еще разобрать его теперь, но мне все кажется, будто я знаю, что все это значит, хотя не могу понять. Чего-то недостает, и это что-то мешает мне понять.

Он потер свои жесткие, рыжие волосы своими сильными, неуклюжими руками, как будто хотел втереть в свою голову, какую-то недостающую понятливость.

— Две тысячи фунтов! — говорил он медленно, возвращаясь в коттедж, — две тысячи фунтов! Какая гибель денег!

Он сел на ступеньки двери коттеджа покурить окурки сигар, которые его благодетель бросал ему в этот день, но все рассуждал об этом и бормотал:

— Две тысячи фунтов! Двадцать сотен фунтов! Сорок раз пятьдесят фунтов!

И после каждой цифры хихикал, как будто говорить о подобной сумме было уже привилегией. Так влюбленный, в отсутствие своего кумира, шепчет имя своей возлюбленной летнему ветерку.