Было отвратительно смотреть на него. Меня не заботила его доброта. Не заботило, что он спас мне жизнь. Обработал раны и накормил. Меня не заботило, почему он это делал. Меня заботило то, кем он был.
— Умоляю, зачем мне убивать вас?
— Вы же вампир.
— И значит, я должен поступать, как написано в книгах? Разве у меня не может быть человеческих мыслей? Человеческих потребностей? Я не могу поесть, одеться или иные приятные мелочи? Не судите обо всех одинаково, Авраам.
Теперь уже я не мог удержаться от смеха.
— Когда вы говорите «поесть», разве не подразумеваете «убить кого-нибудь»? Ваши «потребности» не отнимают мать у детей?
— О, — сказал Генри. — Кто-то из моего рода отнял у вас мать?
Последние остатки разума покинули меня. Из-за той легкости, с которой он говорил об этом. Из-за черствости. Безумец вернулся. Я бросился на него, опрокинув чашку на каменный пол. Она разбилась. Я бы сорвал кожу с его лица, если бы мои запястья не были привязаны.
— Никогда не говори о ней! НИКОГДА!
Генри подождал, пока угаснет вспышка ярости, после чего наклонился и собрал осколки.
— Вы должны простить меня, — сказал Генри. — Прошло очень много времени с тех пор, как я был в вашем возрасте. Я забыл о той энергичности, что грешит юность. Постараюсь подбирать слова более тщательно.
Последний осколок оказался в его руке, он встал и пошел прочь, но остановился в дверях:
— Спросите себя… так ли уж мы отличаемся, вы и я? Разве мы не рабы обстоятельств? Разве мы оба не утратили что-то дорогое? Вы — мать? Я — жизнь?
Сказав, он вышел, оставив меня наедине с собственной злобой. Я крикнул ему вслед:
— Почему ты не убиваешь меня?
Ответ прозвучал ровным голосом уже из другой комнаты:
— Некоторые люди, Авраам, слишком интересны, чтобы убивать их.
IVЭйб поправлялся с каждым днем. Он уже охотно принимал пищу и с нескрываемым интересом слушал, как Генри читает Шекспира.