Август 1937-го с Возвращения Короля (СИ)

... Когда они скакали назад, Лаида поймала себя на том, что не ищет взглядом по окрестностям цепочку всадников из алы Чарторыйски, которые должны были присоединиться к ним примерно через час пути. Все её мысли отчего-то были с Гжегожем, который сейчас, верно, уже спешился и расставлял посты на всех тропинках, ведущих через заросшую корявым кустарником топкую низину в горы... Странно. Урядник совсем не одобрял её связи со Стасем (которая, честно говоря, и возникла-то исключительно из нужды прибить тоску по столь нелепо погибшему арнорцу), и самому Стасю не сочувствовал, но тем не менее - предпочел провести бессонную ночь в компании комаров... Неужели и впрямь рассчитывает встретить врага, заслужить славу?! Ну, на это надеяться было просто глупо. Что же тогда?

Лаида не допускала мысли, что Гжегож питает к ней какие-либо чувства - он без церемоний волочился за местными красотками в Дэрге, прямо у неё на виду. Влюбленный бы так никогда не поступил...

Запыхавшийся Стась тем временем поравнял с ней своего коня и, откровенно радуясь встрече с возлюбленной, весело отрапортовал, улыбаясь во весь белозубый рот:

- Пост сдал, происшествий нет, пани ротмистр! Личный и конский состав в порядке!

- Ну и поди в строй, - неожиданно даже для себя грубовато отрезала Лаида, - Походный порядок, едем на исходную...

Стась оторопело смотрел на неё, недоумевая, чем вызвано недовольство девушки.

- А поцеловать позволишь, краса моя?.. Пока не видит никто? - понизив голос, промямлил урядник, все еще надеясь лаской вернуть её милость...

- Пшел в строй, видишь, недосуг мне, - проворчала Лаида, и хлопнув коня удилами, без всякой нужды сорвалась в галоп вдоль колонны, оставляя опечаленного и ошарашенного парня позади. Помириться со Стасем было несложно, и уж за отношения с ним она ничуть не опасалась.

Тем более, что мысли её были сейчас весьма далеки от него...

... Бросок через горы был самым трудным. Даже самые испытанные и стойкие вымотались хуже некуда, а молодняк, еще не проверенный такими испытаниями, не падал с ног только благодаря бодрящим таблеткам, которые ждали в ранцах именно этого часа... Сам Командир почти не чувствовал того, что ощущали они. Его легкие привыкли к сверхперегрузкам, разреженному воздуху, который начал давать о себе знать уже на первой тысячи футов подъема, мышцы привычно напружинились, сердце работало как хороший мотор. Чем-чем, а своим телом Командир всегда был доволен, - будь оно было чуть хуже, он просто-напросто не дожил бы и до этого дня. Разве что простреленная нога ныла, как капризная девчонка... Другие же члены группы, хоть и совершали, бывало, немыслимые даже для хороших солдат регулярной пехоты броски по пересеченной местности, так и не успели как следует, попрактиковаться в настоящих горах, - через ледяные шапки, "постный" воздух и узкие скалистые тропки. Все они были горцами, - но в том то и беда, что выросли они в старых, невысоких и плоских горах. "Чертова спешка", - злобно подумал Командир, падая на очередной привал, - "Показатели, извольте видеть, у нас удовлетворительные! А то, что вообще то для операций с такой степенью риска показатель должен быть исключительно превосходным, порешили считать несущественным... Кэжэ тухес киттек!.."

По правде-то говоря, он был очень доволен своими мальчиками и девочками. Отличные ребята, безусловно, лучшие солдаты, из тех что бывали в его распоряжении! Нордлинги тупые болваны, - раз не успели их прибрать вовремя к рукам, раньше его Руководства... И каждого, что опытного бойца, что "новичка", едва исполнившего две-три акции, переполняет священная ненависть, способная поднимать тело после сумасшедших нагрузок и бросать людей в бой против в сотни раз превосходящего врага, - и обращать его в бегство! В глубине души Командир завидовал им. Все они скоро умрут, - но ничуть не пожалеют о содеянном и вознесутся в Шалэ с горящим гордым взором, дочиста омытые от скверны священной кровью, пролитой в бою...

А он, Командир, ничуть не ненавидел. Когда-то давно, он пытался вызывать в себе ненависть искусственно, воскрешая видения двадцатилетней давности, и иногда это даже работало, - но очень скоро перестало. Он без отвращения поглотил сердца убитых, уже не одной сотни достойных противников, навалил груду мертвых тел на алтарь мщения и залил его морем крови, и теперь ощущал только пустоту. Месть изжила себя, - он все еще шел вперед, благодаря своей силе и природному таланту, - побеждал, но уже чувствовал, что становиться не более чем инструментом в чужих руках. Тяжелым, мощным, безотказным револьвером, который при правильном применении бьет без промаха и одной пулей неизменно вышибает дух из любого силача, - но не имеющим решительно ничего личного против этого самого силача. Командир не без грусти смотрел, как росли его воспитанники, как они убивали, и от души этим наслаждались. Это тоже помогало, и он пытался убедить себя, что у него ненависть такая же сильная, но это не было правдой...