Ave commune!

Дальше его ухо услышало, как из подворотни доносятся страстные стоны и, сдержавшись, чтобы не разругаться он устремляет взор туда. Тридцатиступенчатое углубление заканчивается небольшим амфитеатром, на котором устроили представление три актёра – две девушки и один мужчина. Лица женского пола, в лёгких прозрачных одеждах, носятся вокруг оголённого парня и пылко воздыхают, а мужчина, в полуприсяд, на холст бумаги выдавливал из ректального прохода яйца, в которые была закачана краска и тем самым он создаёт картину.

«– …, что это такое?!» – начиная с нецензурной брани, воспылал негодованием в мыслях юноша, наблюдавший за картиной.

Увидев это, Давиан еле как сдержал позыв внутреннего омерзения и яростным рывком заставил себя идти дальше. Творческие коммуны, где разрешено всё, кроме запрещённого Партией, стали оплотами самого отвратительного и Давиан старался их обходить всегда, избегая созерцания подобного «искусства».

Ступая дальше, юноша встретился нос к носу с девушкой, которая несла с собой какую-то непонятную статую, вырезанную из дерева. Приглядевшись, Давиан увидел, что это два совокупляющихся андройда и тут же ему захотелось сплюнуть от негодования. «Убив мораль, Партия убила и человека в человеке, сделав из него грязное животное» – помыслил парень.

– Вы не поможете мне? – спросила она.

– Нет, – бесстрастно ответил Давиан и пошёл дальше.

Тут же его пути возникла стройная рыжеволосая красивая девушка, на которой из одежды только полупрозрачная рубаха до колен. Он схватила его рукой за ладонь и попыталась поволочь за собой, мило и игриво приговаривая:

– Пойдём, нам только шестнадцатого не хватало для того, чтобы расслабиться.

– Отойди! – резко выдернул ладонь Давиан и поднял её, чтобы девушка увидела, что у парня вокруг кисти обмотаны четки, с которых покачивается восьмиконечная звезда из стрел. – Я тут по важному поручению от имени народа, а посему уступи путь.

– Хорошо-хорошо, наш сладкий, но как задумаешь развлечься и отдохнуть, прошу тебя к нам.

Наконец-то впереди показалась дверь из железа, которой и заканчивается этот длинный путь, на котором на каждом шагу ждёт сумбурное «искусство» или безумные идеи культурного развращения.

Стены, там, где нет светопанелей, изрисованы сумасшедшей символикой, они похожи на картины, доносящиеся из адских глубин. Какие-то почерневшие люди, звериные морды, искажённые в гримасе ненависти и злобы, странные символы, похожие на руны из таинственного языка. Всё это создаёт впечатление присутствия в месте, где томятся души, отмеченные клеймом вечной духовной смерти, где пропадает всякая надежда, а есть лишь злая воля развращённых хозяев.

«Монолит похоти» – подумал про себя Давиан, понимая, что весь город утопает в подобном. Читка похвал и молитвы коммунизму перемежаются с оргиями и расстрелом преступивших закон, слова о высокой духовности партийцев подтверждается их низменным поведением, которое заключено в потреблении и совокуплении, а высшие желания, более тонкие были размыты идеологическими установками. Вся Директория Коммун чтит человеческую похоть как божество, удовлетворяя её всем, чем можно, проводя во имя неё служения и воздавая ей похвальбу, а руководит всем Партия, которая просто рада низведением человека до животного, ибо таким народом управлять куда легче, превратив из него единое монолитное безнравственное образование.

«Коммунизм – не тип высшего развития общества, а момент глубокого падения человека в собственные страсти. Это «Вавилонская башня» человеческой гордыни. Это отречение человека от всего светлого во имя плотских достижений, под видом равенства и свободы». – Подумал Давиан, открывая дверь и ступая дальше, в глубь здания, где его накрыл «творческий припадок».

Стены измалёваны в ярко-красных тонах, от светло-розового до тёмно-багрового цвета всё выкрасилось, примеряя на себя плащ пёстрого безумия. На диване, обтянутым кожей, Давиан увидел, как в танец похотливой страсти пустились две женщины и три мужчины.

Мгновенно парень повернул голову в другую сторону, изнемогая от желания натянуть капюшон. Слева же юноша разглядел, как музыканты наполняют пространство скрипучими и сбивчивыми звуками, которые по чистому недоразумению кто-то назовёт музыкой.

Давиан идёт вперёд, ступая промеж двух длинных столов, на которых разложена еда и стоит вино, а на скатерти и стульях есть следы «возвращённой желудком пищи». Юноша понял, что это не причина передозировки алкоголя, а попытка рисовать «естественными красками человека», а картины эти потом выставляются в музеях, как «идеалы современного искусства.

«Скотство» – думает Давиан, смотря на то, как богема выпивает и пытается дальше практиковаться в потакании своим низменным позывам. Один из местных скульпторов пытается тут же создать изваяние, собирая его из объедков. Другой же, высыпав дорожку из какого-то белого порошка по столу, втянул её носом и громко выдохнул.

«Наркоманы, алкоголики, развратники» – резко думает Давиан, о здешних людях, чувствуя к ним отвращение.

– Сим?! Ты где!? – взывает Давиан, желая поскорее уйти отсюда.