Тяжелый вздох и такой же тяжкий выход слышится с противоположной стороны, прежде чем последовал ответ:
– Да… ты прав, Давиан.
– Почему?
– А ты оглянись вокруг, друг. Разве тебе по нраву, что мы живём как крысы в норах? А может тебе нравится, что люди доведены до состояния автоматонов, чёртовых роботов, которые только и умеют, что выполнять, сказанное Партией?
Тембр речи Пауля сильно задрожал, то ли от волнения, то ли от гнева или нахлынувших эмоций, Давиан отсюда не может это распознать, но чувствует, что надлом в душе друга созревал давно, только умело сдерживался, но всё же наступил момент, когда психика вскипела, не в силах больше держаться за грань спокойствия.
– Молитвы и литании… и кому?! Коммунизму и Партии? Лицемерие и ложь на каждом шагу! Это тебе не напоминает одну огромную секту, верящую в несбыточную мечту, которая стала адом!?
– Но ведь… это залог свободы.
– Это не свобода! Это не свобода, Давиан! – воет Пауль и вздымает руку в сторону партийца, заставив того напрячься. – Ты посмотри на тех, кто стоит за тобой. Вся! Вся их жизнь, начиная от чёртовой пробирки и заканчивая сегодняшним днём это результат не их выбора! Их делали на заказ, как долбанные игрушки, как вещи!
– Стабильность и развитие…
– Да пошло оно всё!!! – взревел Пауль, не дав закончить фразу Давиану. – Это нестабильность и развитие! Это рабство в высшей степени! И я не собираюсь быть рабом у дрянной Партии! Это идиотизм!
– Успокойся… тише, – попытался успокоить Пауля, Давиан. – Но ведь это основы коммунистического устройства.
– Ты осмотрись… и скажи, во что всё выродилось? Может уничтожение человечности и создание целой цивилизации бездушных и механически-покорных людей это прогресс? Может то, что твоя зубная щётка, да и ты сам принадлежат толпе хорошо? Ну а может, то, что каждая мелочь твоей жизни решается с мнимого разрешения народа?
– Это демократия!
– Тоталитарная, Давиан! – обрывает речь юноши Пауль. – Я не хочу и не желаю смотреть на всё это… у меня нет сил, я не могу терпеть вездесущий «партийно-народный» контроль. Я не хочу, чтобы положение кровати в моей комнате или любой другой шаг нуждался в народной санкции. Это безумие, Давиан, за которым кроется его сюзерен.
– Сюзерен? – возмутился Давиан. – Ты о чём говоришь?
– Ты слеп… слеп и глух. Не видишь и не слышишь голоса тотальной власти Партии, не видишь её коварной руки, которая всё решает.
– И что ты будешь теперь делать? Ты собрал подле себя три десятка человек… каковы ваши цели?
– Я хочу вернуться… я попрошусь обратно в Рейх. Лучше там, среди людей, чем здесь, посреди человекообразных автоматонов.
Но Давиан и Пауль оба понимают, что этот мятеж обречён. Главный бунтарь это ясно осознает, и вспоминает, что только единовременная вспышка эмоций привела его к такому результату. Он, силой своей речи, смог склонить три десятка человек, на которых не подействовало гипноформирование, но что дальше? Пауль чувствует, что концом этого спектакля может стать только печальное и трагичное завершение, но пока есть время, он будет его играть, продумывая все возможные пути побега.
– А помнишь, как мы когда-то стояли в подвале магазина и спорили, о том, что есть коммунизм? – спросил Давиан, желавший отвлечься от темы мятежа.
– Да, помню, – речь Пауля обмякла, стала более спокойной и тёплой. – Но как видишь, каждый из нас оказался неправ. Все мы там ошибались… все.
– Хватит! – раздаётся звероподобный рык позади Давиана. – Пора кончать эту мерзость!
Давиан услышал грохот, лязг металла о бетонную поверхность и мгновенно прижался к стене, чтобы не быть задавленным. И через полсекунды перед ним пронеслась гора металла и тканей, спина которой выгнулась вперёд, как шея змея. Стоило Форосу мелькнуть ярким следом в сознании, Давиан помчался за ним. Существо одним взмахом руки оттолкнуло Пауля в сторону, и юноша улетел в противоположную сторону, приземлившись у баррикад другого коридора, выйдя из сознания.
– Не-ет! – потянулся Давиан за Форосом, пытаясь его остановить, но было слишком поздно.
По корпусу Фороса застрекотали пули и вспыхнули искры рикошетов, рвущих ткань, но это не помогло и существо вступило в скоротечный бой. Одним восходящим ударом «Коммузария» Форос порвал корпус мятежника, облачённого в серую одежду. Другой удар заставил латунную поверхность посоха погрузиться в тело бунтовщика, насаживая его подобно мясу на шампур и отбрасывая в сторону.
Давиан слышал, как вопят люди, как пытаются защититься, но ничего не спасло их. Три измученных минуты хватило, чтобы подавить это опрометчивое выступление, три минуты и весь Холл из серого стал красным, искрасившись в краску из крови, а пол завален обезображенными останками.
– Почему!? – возопил Давиан, внутри которого рождается отвращение к содеянному иерархом.
Алые капли стекают с посоха Фороса на пол, а его древко и звезда пятнают куски вырванного мяса, которые существо немедленно счистил. Форос медленным шагом направилось к Паулю, который только стал приходить в себя и не видел, к чему привели его бунтарские действия.