Авалон

– Где я? – спросил Вадим, когда к нему возвратилась способность думать и говорить.

Фома Фомич обсказал и, в свою очередь, пожелал сведать, какая судьбина забросила товарища… как бишь вас?.. на территорию заповедника. О том, что видел удостоверение, он смолчал.

Вадим чувствовал себя неплохо, но разыграл слабость, выдавил десяток слов, из которых явствовало, что он преследует международных террористов и долг егеря – как можно скорее оповестить об этом органы. Вадим надиктовал ему текст короткого донесения и услал в поселок. В донесении не было ни слова о Тюкавине и взрыве, содержалась лишь просьба поскорее прислать надежных людей.

Подпругов не посмел ослушаться, ушел исполнять поручение, а Вадим встал с топчана и прошелся по избе. В голове позванивало, но в общем ощущения были сносными.

Фома Фомич хоть и жил отшельником, но, дабы не оказаться в полном отрыве от информационного пространства, завел у себя в избенке радиоприемник «Пролетарий», выпускаемый Телефонно-телеграфным заводом имени Кулакова. Это устройство, одно из первых в СССР рассчитанное на массового потребителя, соединялось с внешней антенной, установленной на крыше и ловившей длинные волны. Вадим включил его, передвинул рычажок настройки. Сквозь треск эфира прорвались позывные первой Ленинградской радиостанции, начавшей вещание в июне текущего года. А вслед за ними зазвучал голос диктора:

– Согласно решению Совета народных комиссаров, похороны товарища Дзержинского состоятся завтра на Красной площади у Кремлевской стены и будут сопровождаться воинскими почестями…

Вадим едва не закричал, навалившись грудью на край стола. Перед ним горячечно мерцали лампы радиоприемника. Из-за слабой мощности станции сигнал за городом принимался неустойчиво, речь диктора временами тонула, захлестнутая эфирными штормами, но потом вновь выплывала из беспорядочного клекота, как утлый челнок, вытолкнутый стихией на поверхность вспененных водных гребней.

– Жизнь Феликса Эдмундовича… беззаветного борца за дело мировой революции… оборвалась на сорок девятом году по причине внезапного сердечного приступа… Трагедия для всего советского народа. Соболезнования по поводу кончины пламенного большевика идут со всех концов нашей необъятной страны, а также от представителей рабочего класса и социалистических партий других государств…

Вадим не дослушал, выключил приемник и выбежал в сени. Егерь уже должен был добраться до поселка, но пока позвонит, пока в Ленинграде расчухаются и пришлют кого-нибудь… Да и какой теперь толк, если пришлют? Паука надо искать не здесь, он засел в городе, и в представлении Вадима постепенно вырисовывались контуры сотканной им паутины. Сплетались воедино тетрадные записи, найденные в доме Тюкавина, боги южноамериканских индейцев, удушливые свечи, тифозные больные, умело вогнанный в одеяло нож…

Да, он знал, где и кого искать! Если б не кратковременное затмение ума, вызванное взрывом, додумался бы раньше и дал бы Подпругову совсем другие наставления. Но каяться поздно. И ждать нельзя! Паук, быть может, готовит следующее преступление или, почуяв неладное, ищет подходящую нору, чтобы схорониться.

Вадим потерял «штейр» возле развалившегося тюкавинского дома. Другого оружия у него не было. Он поискал в сенях ружьишко, которое должно быть у егеря, но тот, очевидно, взял его с собой, отправившись в поселок.

Обойдемся без вооружения. Ленинград – не лесные дебри, вокруг тысячи людей, услышат, помогут.

До поселка Вадим добрался пешком и не стал разыскивать Подпругова, который уже ничем не мог быть ему полезен. Вместо этого вошел во двор двухэтажной дачи, где под стеной бани стоял мотоциклет, и предъявил хозяину свои документы. Военный инженер с моряцкими баками оказался сговорчивым и, не вдаваясь в подробности, согласился доставить Вадима в Ленинград, до которого отсюда было верст сорок.

Двухколесная машина с душераздирающим тарахтением рассекала дорожную грязь, образовавшуюся после утреннего ливня. Ошметки мокрого песка и глины летели в стороны. Инженер лихачил, обгонял впритирку крестьянские телеги и грузовики с мешками в кузовах. Вадим и не думал просить о снижении скорости. Наоборот, еще бы прибавил, но мотоциклет и так поглощал расстояние на пределе своей мощности.

Когда въехали в город, инженер, перекричав грохот двигателя, спросил, куда именно везти.

С языка у Вадима само слетело:

– Институт мозга… Знаете?

Назвать следовало совсем другой адрес, тот, где, по его расчетам, должен был находиться паук. Но Аннеке! Томясь под замком у Тюкавина, Вадим каждый день по многу раз вспоминал о ней. Она не снилась ему ночами, зато ее образ являлся днем, вызывал то сладкую негу, то мучительное нытье в сердце. Даже необходимость скорейшей поимки паука отступила перед желанием заехать в бехтеревскую вотчину и повидать любимую хотя бы одним глазком.

– Подождите здесь, – попросил инженера, когда тот заглушил мотор на подъезде к институту. – Я быстро!