Авалон

В комнатенку вошел Тюкавин. Жив, курилка! Глаз заплыл, репа расцарапана, волосы на лбу слиплись в колтун от натекшей на них крови. Досталось ему изрядно, но не жалеть же этакую гадину…

– Очень хорошо, что зашли, – сказал Вадим издевательски-дружелюбно и снял пистолет с предохранителя. – Для начала: где ключ от моей цепочки?

Тюкавин пропустил вопрос и, пройдя в комнату, шмякнулся на лоснящуюся оттоманку. Чтобы не повалиться, он взялся рукой за торчавший из стены рожок с электрической лампочкой.

– Вам что, слух отшибло? – Вадим заговорил громче. – Где, спрашиваю, ключ?

– Дурачина ты, простофиля… – процитировал Тюкавин русского классика, пустив изо рта карминную струйку и сжав рожок до синевы в пальцах. – Это механизм самоуничтожения. Дом заминирован… на случай провала. Рывок – и взрыв…

Лицо Вадима запылало, а потом разом похолодело.

– Вранье!

– Не вранье… – Тюкавин второй рукой показал себе под ноги. – Динамитные шашки под домом. И здесь… и там… и под залом, и под верандой… Шансов у тебя нет.

Этот изувер даже в экстремальной ситуации ухитрялся не изменять своей манере говорения и обходился без глаголов.

Вадим выпрямил руку с пистолетом.

– Я тебя застрелю! Ты не успеешь ничего сделать.

– Бесполезно. Моего веса для взрывателя достаточно. – Тюкавин еще крепче вцепился в рожок, давая понять, что и будучи застреленным, не отпустит его.

– Ты погибнешь вместе со мной!

– Моя жизнь неважна. Важны разработки…

Вадим сделал два-три глубоких вдоха, заставив себя унять волнение, распиравшее грудь и колобродившее, как содовая шипучка.

– Допустим. Но и мне жалеть не о чем. Вы хотели сделать из меня идеального диверсанта. Хотели, чтобы я вернулся на Лубянку и убил того, на ком держится все политическое управление… и не только оно. Нате, выкусите! – Он сложил из пальцев левой руки фигуру, именуемую в просторечии дулей.

Тюкавин вытер с губ кровянку и обнажил мелкие кривые зубы.

– Не ты, так другой… Есть замена. Вопрос с устранением решен… независимо от твоих желаний. И от моих тоже.

Теперь стало воистину страшно. До Вадима дошло, во-первых, что, помимо него, есть еще кто-то, способный подобраться к большому человеку с Лубянки, а во-вторых, Тюкавин играет отнюдь не первую скрипку в этой опере. О втором он догадывался и раньше. Этот анестезиолог – мелкая сошка, исполняющая поручения. Настоящий инициатор происходящего, паук, сидящий в центре паутины, темный гений, разработавший способ оболванивания людей и превращения их в несущие смерть автоматы, не стал бы опускаться до роли, с которой справилась бы любая посредственность. Водить узника на цепи, подавать ему пищу, возиться с проводками, переставлять иглу на пластинке… Тюкавин всю жизнь прослужил ассистентом, это его потолок.

– Кто над тобой стоит? – выкрикнул Вадим. – Отвечай!

Тюкавин захохотал – настолько смешной показалась ему прямолинейная попытка выведать сокровенное.

Вадим и не ждал правдивого ответа. Хотел припугнуть, сбить с панталыку. Но такого зубра разве припугнешь!

Зазвонил телефон. Он, оказывается, стоял на нижней полке стеллажа, скрытый книгами. Вадим сразу и не заметил его, а теперь аж подскочил, услышав режущий уши дребезг.

Мгновение-другое они сохраняли неподвижность – звонок стал неожиданным для обоих. Первым сориентировался Тюкавин – он, не выпуская рожка, потянулся к аппарату, чтобы снять трубку. Возможно, звонил паук, и преданный слуга считал своим долгом предупредить его об опасности.

Вадим стоял у окна. Вот бы сейчас опередить этого прихвостня, вырвать у него трубку и самому услышать голос демиурга! Но нет… тогда шандарахнет взрыв, который оборвет все концы.

Вадим выпустил в Тюкавина подряд две пули и прыгнул в круглую, стилизованную под корабельный иллюминатор оконную раму, как цирковой лев в горящий обруч укротителя. Расколовшееся стекло ожгло его подобно языкам пламени.

В ту же секунду разорвались заложенные под полом бомбы и разворотили особняк до основания.

Глава X, в которой добро побеждает зло, но делает это с запозданием

Утром двадцатого июля руководитель ОГПУ и по совместительству председатель Высшего совета народного хозяйства Феликс Дзержинский выступал на заседании пленума ЦК с двухчасовым докладом, в котором в пух и прах разнес своих коллег, назвав их политиканами и бюрократами. Он заявил, что приходит в ужас от обилия всевозможных согласований, необходимых для принятия самого ничтожного решения. А в заключение сказал, что так работать нельзя, и попросил отставку, которую ему, естественно, не дали.