Авалон

Отказывается продолжать ученый диспут. Насторожился. Для острастки еще и пистолет из кармана вытянул. На стволе насадка в виде цилиндрика. Вадим уже сталкивался с такими. Поглотитель звука и пламени при стрельбе. Удобная штука, если не желаешь переполошить всю округу.

Вадим, как бы выполняя приказ, приподнял топор, но вогнал его не в чурбак, а в основание ближайшей поленницы. Она рассыпалась, как Вавилонская башня, пораженная вышними силами. Оглоушенный и заваленный деревяхами Тюкавин скорчился в углу тесного сарайчика, выпалил раза три перед собой, но продырявил лишь стены. Вадим влепил топором по своей привязи. Цепь, которая была уже наполовину перерублена, распалась, гиря подкатилась под вторую поленницу, и она тоже развалилась. Вадим еле успел выскочить из дровяника. В безотчетном порыве он подрубил прогнившие столбы, на которых держалась непрочная халабуда, и она с треском сложилась, как карточный домик.

Когда улеглась взметенная древесная труха, Вадим обошел вокруг образовавшегося нагромождения из досок, поленьев и корья. Таким вот неказистым получился могильный курган анестезиолога Тюкавина. Что ж, лучшего этот ирод и не заслуживает.

Могильный ли? Из-под завала не доносилось ни звука, но Вадим не был убежден, что Тюкавин мертв. Чай, не кирпичами засыпало и не железом. Возможно, просто потерял сознание. Здравомыслие требовало разобрать обломки, проверить. Однако даже мысль об этом вызвала спазм, словно предстояло прикоснуться к мерзостной сколопендре.

Он еще раз обошел вокруг порушенного сарайчика. Увидел что-то черное, придавленное поленцем. Поднял. Это был пистолет, выпавший из руки Тюкавина и отлетевший в сторону. Австрийский «штейр» с удлиненным стволом, тщательно вычищенный и покрытый смазкой. Оружие офицеров армии Тройственного союза в недавнюю мировую войну. Вадим заглянул в обойму, свинтил и снова накрутил глушитель. Кажется, все в исправности. Если сколопендра и уцелела, то она уже не представляет опасности. Пускай себе полежит. А выползет – далеко ей не уйти.

Вадим убрал оружие за брючный ремень и, бренча обрывком цепи, направился к дому. Надобно было поискать ключ от оков и, между прочим, произвести обыск. Под крышей уединенного особнячка наверняка найдется немало такого, что прольет свет на убийства и самоубийства великих мира сего, потрясшие советскую общественность.

В гостиной, превращенной в кинематографический театр, Вадим задержался на непродолжительное время. Ключа здесь не было, а остальное он уже успел изучить. Он взял пластинку с «Авалоном», прикинул, обо что бы ее разбить, но, подумав, положил обратно на диск граммофона. Не следует ничего уничтожать, все это пригодится следователям.

Прежде чем продолжить экскурсию по дому, Вадим порылся в коробках с фильмами. Набор тот же, что и в комнате у Самсонова: боевики, ужастики, порнография, документалистика… Собственно говоря, это добро оттуда и принесено. Любопытно, на какой крючок поймали Есенина? Не того полета птица, чтобы можно было подсунуть, как Зайдеру, кровавую руку с Пирль Уайт и тем более голые сиськи. А Розанов? Тоже не похож на греховодника и любителя дешевой голливудщины. Его, впрочем, несложно было соблазнить чем-нибудь высокоумным – зарубежными аналогами «Механики головного мозга». Будучи его давним другом, Тюкавин мог шепнуть на ушко, что располагает нелегально раздобытыми киноновинками и готов устроить несколько приватных показов, о которых, конечно же, никто не должен знать. А там – пластинка, свечи… и в ничего не подозревающего профессора заложена программа, которая запустится перед операцией и приведет к гибели наркома.

Вадим прошел в смежную с гостиной комнатушку, где ни разу не бывал. В ней стояли высоченные стеллажи, уставленные книгами и монументальных размеров тетрадями. В глаза бросилось воткнутое между переплетами удостоверение сотрудника ОГПУ. Вытащил, раскрыл. Так и есть – его персональное, полученное три года назад, когда поступил в особую группу Барченко, и отнятое Тюкавиным вкупе с прочими вещами.

Книги Вадим просматривать не стал, выдернул одну из тетрадей, развернул на середине. На страницах пестрели убористые значки – что-то среднее между арабской вязью и китайскими иероглифами. Они перемежались чернильными картинками, изображавшими части человеческого тела с дорисованными стрелочками, цифирью и латинскими буквами. Начертано давненько, чернила побледнели, а бумага явно дореволюционного производства. Вот будет занятие для криптографов из Спецотдела!

Вадим взял вторую тетрадку, потоньше. Из нее выпала записка, в которой уже другим почерком, еще более бисерным, значилось: «Я 13. 28/XII/25».

Указана дата смерти Есенина. Но что такое «Я 13»? Этого Вадим с ходу определить не сумел. Зато сама манера письма показалась ему знакомой. Где-то он уже видел такое.

От размышлений его оторвал шум, донесшийся из гостиной. Кто-то шел сюда, причем неверным шагом, подволакивая ногу и цепляясь за стены.

Вадим бросил тетради на истертое канапе и выдернул из-за ремня пистолет.