Авалон

Не отличавшийся излишней храбростью Петрушка счел запирательство неразумным и выложил все, что знал. Пафнутий внимал безмолвно, после чего еще раз, для острастки, сунул дулом Горбоклюву в пупок и строжайше воспретил кому-либо рассказывать о состоявшейся беседе. Схватился за оконницу, перемахнул на трубу и съехал по ней вниз, где дожидался Макар. Горбоклюв потянулся к телефонному аппарату, чтобы оповестить дежурных, но передумал. Рассудил, что этих двоих, кто бы они ни были, все равно не найдут, а его самого взгреют как сидорову козу. Погонят из органов в три шеи. Лучше промолчать.

Макар же с Пафнутием, разжившись новостями, снеслись с шефом и получили от него наказ: безотложно ехать домой. Чубатюк заупрямился, посчитал зазорным бросать Вадима в беде, но Пафнутий переубедил его. С Вадимом неизвестно что, а сидеть в Питере до китайской пасхи – пользы мало. Александр Васильевич сейчас в немилости, ему позарез нужны верные люди. Макар еще малость поершился, потом капитулировал, и неразлучная пара покинула Ленинград.

К исходу июня розыски Вадима Арсеньева затухли бесповоротно. По бумагам он был объявлен пропавшим без вести. Растворился, как дымок над деревенской избенкой. Обратился в ничто. Будто и не являлся на свет.

Глава IX, где появляются долгожданные птеродактили и не только они

Пол в псарне твердокаменный, цементный. Несмотря на то что солнце пропаривает железную крышу, он всегда холодит, и давным-давно зажившие ребра принимаются ныть, а в трахее оживает хрипучий стариковский кашель.

Почему псарня? Вадим так окрестил свое узилище, потому что в нем невыносимо разило псиной. На самом деле это было подобие вольера: разделенный на отсеки бревенчатый сарай без окон. Везде отметины от собачьих клыков. Вадима посадили в один из отсеков, приковали цепью к скобе, вбитой в стену, так что он мало чем отличался от предыдущих обитателей этого невеселого места. Замкнутая с трех сторон конурка, передняя часть затянута прочнейшей стальной сеткой. Она поднимается, когда приносят еду, и снова опускается. Ее фиксируют с помощью специальных винтов. Отсюда не убежать.

Если б даже получилось порвать цепь и прогрызть сетку, то это дало бы возможность выйти только в общее пространство сарая. А там, дальше, дверь, запирающаяся на замки и засовы.

Вадим сидел в загоне уже недели две. Его как будто определили на карантин – ждали, когда он очистится от воспоминаний о нормальной человеческой жизни и созреет для чего-то нового, никак с ней не связанного. Дважды в день приходил Тюкавин, приносил французские булки, тушенку во вскрытых консервных банках, картошку в мундире, иной раз и кастрюльку с похлебкой. Не баловал, но и голодом не морил. Ведро с отходами опорожнялось регулярно, кувшин с водой пополнялся ежеутренне. Вода на вкус походила на колодезную, из чего Вадим заключил, что держат его за городом. Точнее установить не получалось, поскольку всю дорогу от набережной Невы он проспал под воздействием усыпляющего газа, а Тюкавин на провокационные вопросы не отвечал.

– Всему свое время и всему своя мера, – говорил он, уже не имитируя басовитость. – К чему вам лишние познания? В голове и так места мало. Средний объем человеческого мозга – всего-то полторы тысячи кубических сантиметров. Пшик!

Вадим слушал безглагольный речевой поток и сгорал от желания влепить умнику цепью промеж глаз. Но тот осторожничал, сетку приподнимал на полметра, не выше, – для того лишь, чтобы передать пленнику нужное и принять помои.

– Для чего вы меня притащили в этот хлев? – спросил Вадим, едва очнувшись от забытья. – Если я вам мешаю, пристукнули бы по дороге. Ножом в сердце, как Самсонова, – и в канаву.

Тюкавин, посмеиваясь, потер гладко выбритые брылы. Без накладной растительности он смотрелся моложаво. Толстомордый, розовощекий, с инквизиторской ухмылочкой.

– Вы же надмирное явление. Игра природы. Как можно вас в канаву?

«Да, да, я ему зачем-то нужен», – думал Вадим. От этого «зачем» зависело многое. В конечном счете все.

– Терпение, мой друг, терпение! – увещевал философствующий анестезиолог. – Ожидание – своего рода епитимья. Укрепление духа, достижение внутренней гармонии…

«Пуд тротила тебе в борщ! Чтоб у тебя аппендикс в косичку заплелся и мыло вечно из рук выскальзывало! – цитировал Вадим и вслух, и про себя экспрессивное наследие Макара Чубатюка. – Чтоб тебе лекпом в вену с двадцатого раза попадал! Сто комаров под ухо!»

Тюкавина это не трогало. Он систематично исполнял каждодневный ритуал и на оскорбления не реагировал.

Так тянулось около месяца. Вадим вконец измаялся, подумывая, не удавиться ли собственной привязью. Но однажды вечером Тюкавин вошел в сарай раньше обычного, вместо кошелки с ужином держа пистолет. Протолкнул под сеткой кривую железку, распорядился деловито:

– Вот ключ. Два оборота – и вы свободны. Живее!

Свободен? Вадим с недоверием отсоединил от стены цепь. Тюкавин катнул ему гирю, весившую на вид не меньше полусотни фунтов.