Авалон

Вадим слабеющими пальцами поскреб дверцу – на большее уже не было сил. Она, естественно, не открылась. Финиш…

Прошлое провалилось в преисподнюю, настоящее заткалось мельтешащей пестротой, а о будущем лучше было и не думать.

Горбоклюв пришел в гостиницу около пяти часов утра и залег спать, не поглядев, храпит ли в своей койке сосед. Эмили дулась у себя в номере и об исчезновении Вадима узнала только за завтраком.

– Вот сюрпрайз! – сказала она напарнику. – Что делать, Писькоструй?

Порешили переждать денек-другой – вдруг объявится? Не объявился. Горбоклюв сгонял в Институт мозга и узнал, что Вадим туда не наведывался. Нельзя сказать, что творилось в душе у Эмили: радовалась она тому, что ее ненаглядный так и не добрался до своей зазнобы, или огорчалась. На третий день она написала докладную Менжинскому – сдержанную, без эмоциональных бирюлек – и отправила в Москву. Ответ пришел моментально. Вячеслав Рудольфович, мешая русские идиоматические выражения с польскими, потребовал организовать поиски сбежавшего стервеца, при необходимости привлечь всю ленинградскую милицию, особистов, а если понадобится, то и военных (санкцию на их участие дал нарком обороны Ворошилов). Менжинский трактовал случившееся однозначно: затаившийся вражонок Арсеньев усыпил бдительность окружающих, улучил момент и дал деру. Поди попивает уже в каком-нибудь Гельсингфорсе водку с лакрицей и заедает жареной рыбешкой.

Таким образом, происшествие получило пусть относительную, но огласку. В печать эту новость, само собой, не пропустили, однако базарные торгашки обсуждали ее взахлеб. Трындели, будто какой-то смельчак вызвался на спор переночевать в пятом номере «Англетера», где повесился поэт Есенин. Его заперли на два замка, а наутро нашли на обгорелой перине только горстку пепла и нательный крестик с вытравленной на нем Каиновой печатью. Описать эту печать никто не брался, но звучало впечатляюще.

Хранители правопорядка, едва отошедшие от весенних шмонов, вновь принялись прочесывать город с его полуторамиллионным населением. Портрет Вадима был выдан каждому милиционеру, его показывали извозчикам, продавцам на рынках и в магазинах, бесприютной пацанве. Быть может, тот возница, что так и не доставил искомого гражданина на Миллионную и внес бы свою лепту в розыск, но рок распорядился иначе – спустя сутки после поломки своего тарантаса он напился вдрабадан на деньги бородатого, свалился в Обводный канал и утоп.

Не надо быть Баррикадой Аполлинарьевной, чтобы предсказать безуспешность предпринятых мероприятий. Пошукали неделю, вторую, а после по-тихому все свернули. «Утек, дран лайдачна! – сокрушался Менжинский. – Хорошо же… Разворошу я ваше белогвардейское дупло!» Это относилось к группе Барченко, с которым у Вячеслава Рудольфовича отношения не клеились. А тут еще и Ягода подзуживал: пора, дескать, выжечь каленым железом холерную язву. Но хотя позиции Александра Васильевича пошатнулись, свалить его с наскока представлялось проблематичным. Менжинский не был торопыгой, он привык все делать основательно, с подготовкой почвы. Обложился доносами, которых на особую группу поступило со дня ее основания не меньше сотни, и стал накидывать проект служебной записки на имя Феликса Эдмундовича. Ей следовало придать такой вес, чтобы у руководителя ОГПУ ни крупинки сомнения не возникло: в лице Барченко и его приспешников Главное политическое управление заполучило в свои ряды густопсовых контрреволюционеров.

Александр Васильевич сведал об этом довольно скоро. Не то мистические способности проявил, не то воспользовался услугами осведомителей, коих у него было как пчел в улье. До него дошла весть, что Вадима потеряли, и он крепко задумался над тем, какая угроза нависла над штучными уникумами.

Удушливой ночью, когда на Ленинград надвигалась гроза и воздух уплотнился так, что хоть ножом режь, Пафнутий Поликарпов по водосточной трубе добрался до окна номера, в котором жили Вадим с Горбоклювом. Внизу его страховал Макар Чубатюк – прикинувшись пьяным, он привалился к противопожарному ящику с песком и зырил по сторонам.

Вадим уже пять дней не появлялся в «Астории» и не выходил на связь. Макар с Пафнутием околачивались возле «Англетера» в надежде увидеть друга или исподволь получить сведения о нем. Увидеть не увидели, зато до них дополз мутноватый слушок о выходцах из загробья, пепле и Каиновой печати. Пафнутий посмеялся, но это не решило вопроса о том, куда запропастился Вадим. Макар заявил, что не желает быть слепошарым цуциком и питаться баснями. Сложился план: пробраться в «Англетер» и узнать все на месте.

Из-за летней теплыни окна были раскрыты, и Пафнутий беспрепятственно проник в номер. Никого не застал, поковырялся в Вадимовых вещах, что ровным счетом ничего не дало. Разочарованный, наладился спускаться, но тут воротился с ночной гулянки Горбоклюв. Он принял Пафнутия за ворюгу-форточника, чуть хай не поднял, но после тыка «наганом» в подвздошье присмирел.

– Вадька где? – зашипел Пафнутий. – Дели куда его?