Атомный век (СИ)

– А чего говорить? – взглянул на них Кец так, что они все поняли, хлебнул парнишка, так хлебнул, что им, воякам со стажем и при званиях такого не видать до конца дней своих. – Ушёл… – на лице Кеца заходили желваки, – он в этот самый коридор…

У Берзалова от этих слов что-то щёлкнуло в голове. «Вашу-у-у Машу-у-у!..» – он едва не выругался. И ему стало стыдно: вроде как пришли к единому мнению, а теперь снова здорово, наша песня хороша, начинай сначала. Он даже снова стал злиться, прежде всего, на самого себя, за ту самонадеянную глупость которую нёс перед бойцам и перед прапорщиком Гавриловым. Красовался павлином, ходил гоголем. Дурак дураком, летеха несчастный! А правда, она совсем иная, очевидная и лежит на поверхности.

– В какой коридор?! – невольно воскликнул он, чтобы скрыть замешательство, он даже украдкой взглянул на собеседников, проверяя их реакцию, но вроде никто из них не обратил внимания, что он покраснел и оконфузился. Мало того, Архипов многозначительно с ним переглянулся и покачал головой. Вот это да! – кажется, подумал он. Значит, глаза нас не обманули. Значит, мы действительно видели этот самый коридор, то бишь квантор, и баста! Значит, мы правы!!!

– Я ему говорил, не ходи... – у Кеца на лице заходили желваки. Он снова переживал случившееся. – А он… хочу, и всё! Хотя бы одним глазом глянуть, что там такое. Интересно ведь…

– Ну и что?.. – жалостливо и с придыханием спросил Юпитин и поморщился так болезненно, что стало ясно: если бы не война, не глубокая разведка и не очерствевшие души, он бы пошёл и нашёл бы друга Кеца, лишь бы Кец был счастлив. А уж какие там функции и производные от них, в жизни не имеет никакого значения, потому что жизнь – это не высшая математика.

– Ушёл… Ванька… – Кец степенно, как столетний дед, не глядя ни на кого, взял с пенька хлеб и снова принялся есть.

Сэр голодными глазами следил за каждым его движением. У него, как у собаки Павлова, слюни текли аж до самой земли.

Берзалова поразила взрослая реакция ребёнка, которая не всякому мужику свойственна – обречённость перед таким великим понятием, как жизнь, со всей её жестокостью и непредсказуемостью. Маленький, а понимает, подумал он с благодарностью. Я так не смогу. Я всё ещё фантазирую и витаю в облаках. Варю вот вспоминаю каждый день. Ему захотелось отойти в сторону, повыть на луну или сунуть голову в радиоактивную лужу, встряхнуться и дать себе слово быть твердым, всепонимающим и целеустремленным, как полёт пули.

– Я его, дяденьки, три дня ждал… – доверительно поведал Кец, и, казалось, всхлипнул, но на самом деле не всхлипнул.

И всем ещё яснее стало, что Кец настоящий друг. Таких теперь нет. Все продались, и все купились, а о настоящих чувствах забыли. А настоящие чувства присущи только малым детям, потому что дети чисты и ясны, как утреннее солнце.

– Ну а бревна кто притащил? – не поверил Архипов.

– Бревна в школе давно лежали. Там вначале люди прятались.

– А где твои родители?

– Родителей я плохо помню, – вздохнул Кец. – Батя в армии служил. А мама – учительницей была.

– Ну, а где мама?

Хотя и так было ясно, что мамы у него нет.

– Мы ведь, дяденьки, на даче были, когда война началась. Это нас и спасло. А мама потом пропала, ушла за едой и не вернулась. Я дома долго сидел, а потом ходил, искал её, но так и не нашёл.

– Как же ты выжил?

– Да я уже привык. Мне, дяденьки военные, всегда везло. Вначале в магазине жил, потом, когда магазин сгорел, в подвал переехал. А летом мы собирались на море податься.

– Молодец, пацан, – похвалил его Архипов. – А кто, по-твоему, так страшно скрипел зубами?

– Я думаю, что это из того коридора, в который Ванька подался. Скрипеем зовут.

– Скрипеем?

– Ага…

– А зачем Иван ушёл?

– Да звал его Скрипей туда. Шёпотом, иди, мол, ко мне, иди. Изводил он нас и днём, и ночью. Только я почти что не слышал. А Ванька слышал, вот он и не выдержал. Я бы ещё подождал день или два и ушёл бы восвояси на море.

– Странно… – сказал Архипов, – а нас пугал…

– Может, он только детей привечает? – предположил Берзалов и внимательно посмотрел на Кеца.

– Нет, – убеждённо сказал Кец, и глаза у него были честные-честные, – он всех пугает.

– Ладно… – потрепал его по голове Берзалов. – Нечего тебе на море делать. Он теперь зараженное. Держи свою шоколадку, доедай и в машину, сейчас поедем.

– Хорошо, дяденька, я быстро.

– Не называй меня дяденька, говори, товарищ старший лейтенант или Роман.

– Хорошо, дядя Роман.

– Ну и договорились.

Берзалов вдруг понял, почему испытывает симпатию к Кецу – уж очень он походил на него самого в то время, когда он с родителями жил на севере. Был я таким же белокурым и таким же лохматым, вспомнил Берзалов, потому что стригся два раза в года – когда ездили на море, и когда возвращались. А стриг меня прапорщик по фамилии Круг.

Глава 4

«Дубы» и рабы