Атомное комбо

Я как раз размышляла над этим (что норма — весьма изменчивая штука), когда Ранди поднял меня с земли. Бедняга. Он устал, он был измучен, он каждый день работал за десятерых, и всё что ему требовалось — пара часов сна. Неужели он не заслужил этого? Неужели я не могла ради него потерпеть их возню пару минут?

— Мы пришли сюда убивать, так какого чёрта они творят? — лепетала я. Моя голова качалась в такт шагам: Ранди уносил меня дальше от злосчастной палатки. — Так странно… встретить кого-то безумнее нас самих.

Чокнутые. Они заткнут за пояс даже нас.

Так я подумала, когда только увидела «козырей» батальона смерти. Загнанного и Николь. Седого и Джесса Эсно. Первые оказались тандемом потомственного гробовщика и проститутки, вторые — союзом телохранителя и папенькиного сынка. Как потом выяснилось, все они обучались в Том Самом Центре, откуда их выперли за грубейшее нарушение дисциплины. Всё это показалось мне очень знакомым, если бы не одно но: как в первом, так и во втором случае дисциплину нарушали не тайнотворцы, а контроллеры.

Нимфоманка Николь сбежала на войну от своего садиста сутенёра. Парадокс, но именно на фронте она почувствовала себя свободной. Королевой. Женщина на войне — это чудо. Неважно — красивая или нет, длинноногая или плоскогрудая, худая или толстая. На это никто не смотрит, важно лишь что это «она», другой мир, что-то совершенно противоположное тому, что тебя окружает. Желанно противоположное. Это не объяснить, что такое на войне женский голос, смех, женские руки и распущенные, длинные волосы. Словом, она продавалась за пару банок тушёнки и была вполне счастлива. Она умела нравиться мужчинам, мужчины в свою очередь нравились ей. Всю свою сознательную жизнь она обожествляла мужское тело. Это было для неё чем-то вроде религии, пока в один прекрасный день она не увидела тайнотворца.

Откровение. Ей хватило одного взгляда, чтобы определить, что перед ней стоит идеал, и для этого не нужно было избавляться от одежды. Николь как будто прозрела и впервые увидела мужчину. Но к её огромному разочарованию, тот «пёс» не поддался искушению, а, только услышав её призывные речи, рассказал о ней своему контроллеру. Тот доложил начальству, и в итоге Николь попала в рай, в котором, однако, не задержалась надолго. Через год её выставили из Центра, но к тому моменту там уже не осталось ни одного тайнотворца, которому бы она не залезла в штаны. Но, конечно, на достигнутом нельзя было останавливаться, поэтому только увидев Ранди, Николь воскликнула:

— Я такого никогда не видела! Пёс-полукровка!

Зеленоглазых неприкасаемых в её «коллекции» ещё не было. Даже больше: он такой существовал в единственном экземпляре, и, по мнению Николь, никак нельзя было упустить этот редчайший шанс. Тем более с некоторых пор она стала жутко привередливой и удовлетворить её непомерные сексуальные аппетиты уже не под силу было обычному мужчине. Время шло, и она стала считать, что её уже не может удовлетворить никто, кроме Атомного. Её возбуждало в нём всё вплоть до имени.

— Мне достаточно произнести его раз десять, чтобы кончить, — говорила она, стоило ему пройти мимо. Назло мне, назло своему «псу».

Ну а бедняга Загнанный… Некогда их поставили в пару, ориентируясь на психологические тесты, хотя, видит бог, в мире не существовало ничего более противоположного, чем эти двое. На деле его звали «Гончим», но с появлением Николь он стал «затраханным». Прозвище было у всех на слуху, и даже секретарь при заполнении документов на отправку их из Центра написал «За…». А, плевать! «Загнанный» или «гончий» — один чёрт.

Честное слово, в документы тайнотворцев не записывали их настоящие имена, только армейские клички, и майор Голдфри запрещал обращаться к ним иначе, как по этим прозвищам. Для него все они — псы, а мы — солдаты. Без пола, без имени, без лица.

— Я не считаю тебя псом, — решилась я на извинения, когда мы ехали в переполненном, душном вагоне. — Ты же знаешь. Просто это был наш последний шанс.

Последний шанс? Это оправдание звучало не убедительно ещё в тот злополучный раз, на столичном вокзале.

— Мне плевать, — ответил Ранди, но в глаза не смотрел. — Я привык к оскорблениям и покрепче.

— Но не от меня.

— Я готов быть кем угодно сейчас, если это позволит мне получить желаемое. — Да-да, я тоже! — Но когда закончится война…

— Да, когда победим…

— Я докажу, что майор серьёзно ошибся, приравняв меня к собаке, а тебя — к солдатне. Он меня в этом ни черта не убедил.

Тогда я только закрыла лицо руками, про себя обещая: «Ранди, я стану самой красивой для тебя. Я буду носить одни лишь платья, а ты, пожалуйста, просто смотри. Но до этого просто выживи и просто не бросай меня».

— Не бросай меня, — прошептала я, не в силах поднять голову и посмотреть на него. В его руках я была словно в безопасной колыбели, но всё равно упрямо повторяла: — Ты только… не бросай меня.