Атомное комбо

«Линия фронта постоянно смещается. Нам приходится часто переезжать, из-за этого твои письма приходят с опозданием. Иногда мы разбиваем госпитали в совершенно непригодных для этого местах. Вот и теперь. В доме прогнил весь пол. Нам привезли материалы. Только доски, а краски не дали. Теперь здесь пахнет свежевыструганными гробами».

Не знаю, что чувствовал Ранди, читая мои письма. Думаю, он ждал их с нетерпением и в то же время ненавидел. Ему нужно было время, чтобы смириться с мыслью, что я могу обходиться без него. Что я живу, и от меня даже есть какая-то польза, хотя его нет рядом. И он теперь не знает, о чём я думаю, чего хочу, кому симпатизирую, а кого ненавижу. Слова на бумаге — не то. Их обдумывают, они не спонтанны, и поэтому лгут.

Но Атомный быстро разобрался в правилах этой эпистолярной игры, и поэтому его письма обрели некую «правильность», «образцовость», за которой тем не менее проглядывала его истинная натура.

«У тебя всё хорошо? Рад слышать, — писал он. — У меня не хуже. Как мне здесь живётся? Иначе. Просто по-другому. Не хорошо, не плохо. Все «такие же, как я» совсем не такие же. А такие же, как ты… таких, как ты, нет. Я бы хотел тебе написать о том, как здесь всё устроено, но письма проходят цензуру. Любая мелочь имеет статус секретности и не подлежит разглашению. Программа, которую я прохожу, люди, которые меня окружают, даже то, сколько сортиров у нас на этаже. Хотя вряд ли тебе последнее интересно. Могу только сказать, что временами меня «заносит». Иногда хочется выкинуть что-то, возникает какой-то порыв… Послать всё к чертям, например. Но это не повод волноваться, я знаю, что доведу дело до конца. Мне просто нужно время».

Как бы это могло звучать на самом деле?

«Говоришь, у тебя всё хорошо? Какого же чёрта?! С каких пор мы стали такими разными? Если мне херово, а тебе хорошо, значит либо со мной что-то не так, либо с тобой, либо ты просто лжёшь мне. Прекрати мне лгать! Я ещё не пришёл в себя от твоего «уходи», не надо добивать меня своим отвратительным враньём. Мне сейчас как никогда нужно во что-то верить. Тебе и в тебя. Не нужно писать про то, что вместо хирургических струн вы используете ножовку, про сделавшую очередной оборот Нору и про сумасшедших, которые живут у вас за стеной. Напиши только одно слово. «Приезжай». Напиши, что не можешь без меня жить. Это всё, что я хочу узнать, получив твоё письмо».

Или что-то вроде того…

Нас нельзя было разлучать, я сама так говорила. Без преувеличения. Словно острое кислородное голодание, эта разлука ощущалась нами на физическом уровне. Я могла чувствовать, как мы одновременно сходим с ума, но по-разному. Меня одолевало тихое, апатичное безумие. Ранди же становился всё более агрессивным и диким.

К слову о сумасшедших… Они, в самом деле, жили рядом с нами, за стенкой. Облысевшие, беззубые, с ошалевшими глазами. Их держали отдельно от остальных больных, они не переносили запаха крови, к ним нельзя было подходить в запачканной одежде и произносить слова «смерть», «война», «дом»…

Вот с этими сумасшедшими мы соседствовали. А вообще госпиталь у нас был «богатый», за эти два года мы собрали весь медицинский справочник: от контузии до тифа, от воспаления лёгких до венерических заболеваний. Гангрена, туберкулёз, шизофрения, сифилис — всё под одной крышей.

И рядом мы — вроде бы здоровые — в маленьких комнатках, за тонкими перегородками, разграничивали своё личное пространство, которое и не пространство вовсе, а узкая щель. Но жизнь продолжалась: были и влюблённости, и свадьбы, и дети. Даже танцы были.

— Сколько ещё это всё продолжится? — сетовали санитарки, румяня щеки и накручивая волосы. — Женский век недолог. А во время войны? В двадцать пять уже все седые.

— Все говорят «потом». А я только сейчас молодая! Я сейчас жить хочу! — громче всех причитала та самая Нора. — Потом? Кто сейчас думает о будущем? О нравственности? Война кругом, девочки!

Они наряжались, украшались, напомаживались, выставляя напоказ ту самую красоту, которую так старательно прятали женщины в Раче. Привычные мелочи из далёкой мирной жизни вселяли в них силы. А что я могла сделать для улучшения своего внешнего вида? Только если голову помыть.

«Умоляю», — писал Ранди: «Отрасти волосы. Не могу больше смотреть на бритые затылки».

И я отрастила, несмотря на то, что неудобно и страшно. Воспоминания о том, как этот благородный оттенок сиял в лучах весеннего солнца, когда мы закапывали снятых с фонарей дваждырождённых, были ещё мучительно свежи. Когда я смотрела в зеркало и замечала выбившуюся из-под косынки прядь, меня начинало тошнить. Я думала о тех повешенных, о маме, потом о Дагере, и, наконец, о полубрате… О полубрате с некоторых пор особенно часто.

Через полгода после нашего разговора с полковником Вольстером мне, как единственному уцелевшему члену семьи Палмер, в торжественной обстановке вручили присвоенный Свену орден. В двух словах, ославили на весь госпиталь. Медсёстры и врачи аплодировали стоя, они же организовали какое-то музыкальное сопровождение, стол. Были там даже журналист с фотографом.