«Атлантида» вышла в океан

На центральной улице Мельбурна возвышается десятиэтажное здание из стекла и бетона. На всех его этажах суетятся клерки, стучат машинистки, звонят телефоны, а по вечерам, рассекая весь фасад огненно-красными буквами, вспыхивает: «Маккензи и К⁰».

А если проехать несколько километров от центра Мельбурна и обогнуть ботанический сад с его изумрудными лужайками и рощами, где из незаметных трубок постоянно брызжет слабый дождь, то съедешь в роскошный загородный район, Здесь за фигурными решетчатыми оградами, утопая в глубине густых парков, дремлют великолепные особняки — и один из самых красивых и больших — особняк Маккензи. Пустой особняк.

Каждое утро садовники подметают аллеи, меняют воду в бассейне, расчищают от упавших листьев теннисные корты; каждый день метрдотель и повар принимают от поставщиков продукты, могущие прокормить батальон солдат; каждую ночь сторожа с собаками обходят парк. Жизнь идет так, словно ничего не произошло за эти годы… Этого требует хозяин, появляющийся в своем доме на день — два в неделю.

Но он никого не может обмануть: ни сторожей, ни слуг, ни себя.

Когда-то здесь звучали веселые голоса, ночью ярко светились окна, вереницы машин въезжали в распахнутые ворота, гремела музыка, слышался смех...

Теперь дом пуст.

У старого Маккензи, отца Грегора, был другой дом — массивный. приземистый, сложенный из грубого камня. Он стоял на одной из тихих улиц Сиднея. У старого Маккензи тоже были овцы, не так много, но были. Но у него не было размаха — это был человек старой закалки, потомок каторжан, осторожный, упрямый, недоверчивый, сам сколачивавший свое состояние по копейке, по овце. Уже будучи богачом, он сам выезжал на фермы, напевая под нос старинную песню: «Страна моя, ты шерстью поросла...»

Эту шерсть надо стричь, Стричь и продавать! — так он и прожил свою жизнь, Он погиб на охоте, упав с лошади. Умирал, зная, что дело его в надежных руках — сын Грегор не подведет.

Сын не подвел. Компаньоны и друзья старого Маккензи не могли прийти в себя от изумления, видя, как этот двацатипятилетний сосунок принялся за дело. А когда пришли в себя, то оказалось, что одни из них выброшены из компании, другие разорены, третьи закованы в крепкие долговые цепи.

За какие-нибудь двадцать лет Маккензи удесятерил состояние отца. Он основывал новые предприятия, скупал земли, выводил улучшенные породы овец. Побывав в США и, многое повидав там, он стал тратить огромные деньги на рекламу, и они возвращались сторицей.

Что касается методов, то он в США тоже кое-чему научился. Его конкурентам удивительно не везло: то сгорали склады, где они хранили шины, то выяснялось, что их шины легко подвергаются проколам, то шоферы такси устраивали забастовки, требуя, чтобы их машины снабжали только шинами Маккензи...

В конце концов Маккензи стал монополистом по поставке резины во многие области австралийской промышленности. Зерно он экспортировал целыми пароходами. А в дни кризиса, ни минуты не раздумывая, утопил в море тысячи бушелей, чтобы не снижать цену.

Когда он стал одним из богатейших людей страны, то, по примеру многих миллионеров, занялся благотворительностью.

Он любил размах и поэтому не стал дарить Мельбурнскому зоопарку слона, а австралийской обсерватории — телескоп. Он купил университет. Вот так просто, взял и купил. Был в Мельбурне маленький католический колледжик Святого Маврикия, о котором мало кто знал. Маккензи перекупил его у святых отцов, расширил, построил первоклассные корпуса, стадион, библиотеку и назвал Университетом Святого Маврикия. Благодаря рекламе университет стал одним из самых популярных в стране. Сюда приезжали учиться даже богатые сынки из Англии и США. Половина спортивных знаменитостей Австралии, дети известных богачей, лучшие невесты Мельбурна — все учились в этом университете.

Во-первых, привлекало название. Как-никак Святой Маврикий — строгость, благородство, солидность, чистота. Затем плата за обучение была настолько высокой, что каждый богач стремился отдать свое дитя именно сюда. Упомянуть вскользь, что сын учится в «Святом Маврикии», было свидетельством прочности положения. Дети простых служащих, уж не говоря о рабочих, могли попасть в университет лишь в том случае, если были первоклассными регбистами. Но главное, что привлекало в университет, это его научные силы. За короткий срок Маккензи сумел переманить к себе крупнейших ученых из других научных центров страны. Он построил в университете самые совершенные лаборатории, приобрел лучшее в мире оборудование, платил профессорам двойное жалованье.

Все это широко рекламировалось как бескорыстная помощь науке. Газеты ежегодно с восторгом и уважением сообщали о суммах, вкладываемых прославленным филантропом в «свой» университет.