Atem. Том 1

— Нужно… — как-то горестно протянула она, явно собираясь сказать что-то ещё; но, со словами «о, тыква!» в столовую ворвался Тони, сообщив о том, что в Скайпе меня ожидает взволнованный Ксавьер. И я направился в студию.

Как правило, для передачи сообщений, Майер вполне обходился обычным телефоном, поэтому, пока я спускался вниз, меня посетила маниакально-паническая мысль: не устроен ли за моей спиной заговор. Хотя с чего? Зачем? Нет. Какой-то бред.

Как оказалась, Ксавьер «лишь хотел видеть выражение моего лица» после того, как ровным спокойным тоном ошарашил новостью о двух билетах на матч «Волков» против «Бохума» в Бохуме же. «Не буду говорить, где наши места. Пусть останется интригой», — добавил он.

Бесспорно, поддерживать любимую команду со стадиона в тысячу раз приятней, чем кричать перед экраном телевизора, но игра в воскресенье, а Ксавьер настаивает на моём прибытии уже в четверг вечером для того, чтобы следующим утром утрясти какие-то формальности с немецкими представителями, выпускающими сборник саундтреков всё к тому же хоррору. Не знаю, что за «формальности» там возникли, с которыми не справился бы лейбл лично. Хочется верить в их реальное существование, а не в мнимый предлог заскучавшего без наших вечерних тренировок Майера.

— Тебе помочь? — поинтересовался я, выйдя из студии и увидев то, как Тони пытался водрузить уже готовый «тыквенный шедевр» на деревянную кормушку для птиц, висевшую на клёне. — Тот отрицательно мотнул головой, пока безрезультатно пытаясь дотянуться до дощечки.

«Пом-пом-пом-пом-пом», перекатываясь с носков на пятки, в нетерпении напевал Том странную мелодию, служившую своеобразной барабанной дробью. «По-о-ом», — ударявшись оземь, с глухим треском раскололась тыква, соскользнув с деревяшки, а Том вытянул «до» второй октавы. И где-то над моим ухом стоящая на пороге Эли взорвалась заливистым смехом, который подхватили все, кроме меня. В моей голове громом гремела очередная новая мелодия, слагающаяся из этих повторяющихся «пом-пом»-«пом-пом» и детских погремушек, фоном звенящих, словно кто-то закрепил их на воображаемых крыльях и сейчас истерично взмахивал, звенящих точно как смех Эли. Третий овощ пал жертвой людской неуклюжести.

Как бы то ни было, это меня уже не удивляло. День с самого начала состоял из взлётов и падений: эмоциональных и физических. Смерть тыквы — рождение мелодии. За следующим «падением» дело не стало. Убедить Эли «помочь» с тыквой оказалось проще, нежели уговорить её остаться: она тут же стала ссылаться на «плохое самочувствие, не полное восстановление сил, утомлённость и желание выспаться, ведь завтра ей придётся работать в одиночку». Не столпись перед домом столько ненужных свидетелей, в этот раз я бы точно задал все интересующие меня вопросы ей прямо в лоб, но вновь пришлось играть по правилам и следовать кодексу «истинного джентльмена».

Отвёз её домой, по пути перекинувшись дежурными фразами вроде – «как прошёл день», «что интересного». Высказывать свои претензии или же вовсе показывать своё задетое самолюбие, подобно истеричной особе, я не стал. Пусть разбирается со своими тараканами сама — я умываю руки.

Следующий день я провёл в заточении в студии вместе с парнями, работая над альбомом. А в среду и вовсе отказался пойти на лекцию, сказав, что слишком погряз в работе, и Эли наивно купилась на ещё одну ложь. Её донельзя добродушное «продуктивного дня», взбесило так, будто это была язвительная издёвка, хоть знаю, что ошибаюсь, что пожелание было чистым и искренним. Однако после этих слов поработать не получилось. В голове болезненной занозой сидело её имя. И я засел с книжкой в гостиной в поисках вдохновения. Вдохновение вырвалось из меня ироничным выдохновением, и я вовсе заснул. Вечером всё же направившись обратно в студию, откуда приглушённо доносились звуки гитар — должно быть, репетировала какая-то группа. Вот они-то меня и займут. К полуночи Тони и ребятня разошлись по домам, и я остался один. Наедине со своими мыслями и вечной любовью — музыкой. А в четыре утра пискнул телефон, известив о получении «нового смс»: «Если не спишь, выгляни в окно». Эли.

48

Через два крохотных окна-иллюминатора, расположенных у потолка над главным пультом в комнате звукозаписи и выходящих на неосвещённый задний двор, ничего не было видно. Кромешная темнота. «С чего вдруг там вообще чему-то быть?» — украдкой проскользнула мысль. Да и что это за странная просьба в столь поздний час? Или ранний? Раненый… Час был ранен собственными же стрелами минут. Подстрелен, пристрелен.