Ататюрк. Особое предназначение

Военные советы превратились в бесконечные перепалки между ними, ненавидевшие друг друга генералы не гнушались ничем, в ход шли оскорбления и угрозы, и в эти минуты они напоминали собой не облеченных огромной властью командиров, а не поделивших на рынке место торговцев.

Впрочем, так оно и было.

Только вместо шелков на прилавке лежала должность командующего фронтом.

Долго подобное противостояние продолжаться не могло, и переполнившей эту наполненную взаимной неприязнью чашу каплей стало подписанное решившим приручить одно из местных племен немецким генералом соглашение с ним.

И Кемаль снова не выдержал.

— Неужели так сложно понять, — втолковывал он немцу, — что любой договор с одним племенем восстанавливает против него другие?

Понять такую простую вещь и на самом деле оказалось сложно, и в ход пошли ставшие уже привычными оскорбления.

В конце концов, Кемаль заявил о том, что не считает себя связанным заключенным договором и будет строить свои отношения с аборигенами так, как считает нужным.

На этот раз Энвер даже не пытался склеить разбитую чашу.

Он просто дал Кемалю отпуск по болезни.

Переругавшись со всеми на свете и отрезав все пути к отступлению, Кемаль оказался в весьма щекотливой ситуации, поскольку у него не было денег даже на дорогу.

И он скорее застрелился бы, чем попросил их у не знавшего деньгам счет Энвера!

Но делать было что-то надо, и он решил продать своих лошадей.

Однако никто не осмелился приобрести нужных для армии животных, которых в любой момент могли забрать под военные нужды.

И тогда их купил… генерал-губернатор Сирии и командующий Четвертой армией Джемаль-паша!

Узнав об этом, Кемаль презрительно усмехнулся.

Вот они, плоды генерал-губернаторства.

Армия голодала, в подчиненных областях царил хаос, а владыка провинции сорил золотом так, словно это был не благородный металл, а песок.

Но на этот раз он смолчал.

Да и не имело никакого смысла обличать этого человека, если все его речи так и оставались гласом вопиющего в пустыне.

Кемаль покидал Африку с тяжелым сердцем и облегченно вздохнул только после того, как Энвер отказался от своего сумасбродного плана и тысячи турецких солдат так и не легли в приготовленные для них их неумными командирами могилы в жгучих песках пустыни…

Глава XIV

В столицу Кемаль прибыл в октябре 1917 года, и то, что он в ней увидел, настроило его на еще более воинственный лад.

Как и прежде, он повсюду выражал свое, чаще всего в вывсшей степени нелицеприятное для руководителей всех уровней мнение по вопросам военной и общей государственной политики.

А положение и на самом деле было отчаянное.

Империя задыхалась от непосильного бремени содержания огромной армии в 900 тысяч человек.

Экономика, несмотря на некоторые сдвиги, буксовала, крестьяне разорялись, а цены на продовольствие и предметы первой необходимости росли уже не по дням, а по часам.

Непосильные налоги душили народ, и после драконовского указа Энвера об изъятии продуктов у населения люди пухли от голода.

И в то же самое время в столь любимую им Германию целыми эшелонами вывозилось турецкое зерно и продукты, а чиновники купались в золоте и роскоши, наживаясь на их поставках.

Главной опорой спекуляции стала созданная при «Единении и прогрессе» Комиссия по продовольствию, возглавляемая окрещенным в народе продовольственным диктатором Кара Кемалем.

Не уступал ему в желании погреть руки на народном добре и сам Энвер, то и дело менявший дворцы и виллы.

Под стать ему был и Джемаль, по каким-то только одному ему ведомым причинам постоянно путавший государственную казну с своей собственной.

Османская империя все больше теряла свою самостоятельность, и полностью подчинившие себе турецкое правительство немцы, словно в насмешку, стали называть ее «Энверландом».

Особое возмущение общественности вызывало постоянное использование Энвером турецких солдат в качестве пушечного мяса для германского и австрийского фронтов.

«Для нас было очень важно, — с неприкрытым цинизмом напишет в своих мемуарах так хорошо знакомый Кемалю фон Фалькенхайн, — что вместо двадцати пяти тысяч немцев кровь в Галиции проливали двадцать пять тысяч турок!»

Они и на самом деле проливали ее, и, тем не менее, Турция продолжала терпеть тяжелые поражения на всех четырех фронтах.

К 1917 году империя потеряла около 600 тысяч человек, около двух миллионов человек были ранены, а еще 900 тысяч навсегда остались калеками.

Особенно тяжелое положение сложилось на Кавказском фронте.

С помощью одного из своих помощников, полковника Исмета, серьезного и энергичного, Кемаль составил рапорт, в котором анализирует ситуацию в стране.

Он адресовал рапорт великому визирю и Энверу и поручил одному из своих адъютантов доставить его ответственным представителям «Единения и прогресса».

В рапорте было отмечено всё — от паралича экономики до ослабления боеспособности армии.

«Война, — писал Кемаль, — глубоко деморализовала все население страны.

Бессилие гражданского правительства абсолютно.

Если война продолжится, это приведет к полному краху султаната».