Атака мертвецов

Продолжая сжимать замолчавшую трубку, Борис не двигался с места, застыв точно изваяние. Все катилось в тартарары. Зачем было убеждать Бринкена действовать более решительно? Для чего мотаться ночью в Граево и назад? Зачем, наконец, нужен был этот стремительный марш на Маркграбово, отнявший столько сил и оказавшийся вдруг никому не нужным? Армию Ренненкампфа, на спасение которой изначально направили корпус, теперь приказано бросить на произвол судьбы. Достаточно выгодное положение корпуса виделось командованию опасным, и потому оно погонит финские части обратно на сорок пять верст, не считаясь ни с усталостью солдат, ни с моральным климатом в войсках.

В первую минуту Сергеевский боролся со страстным желанием наплевать на приказ, притвориться, будто ничего не слышал по телефону, и скрыть это нелепое и позорное распоряжение. Не решился… Потом еще не раз пожалеет об этом, а тогда…

Приказ о наступлении успели задержать и стали писать другой – на отход.

Штаб потянулся по маршруту восточной колонны. Вместо того чтобы следовать со всеми автомобилями по новой, хорошо накатанной дороге, командир корпуса почему-то решил вести его целинными тропами, взявшись лично указывать направления. Верхом, сопровождаемый конными штабистами, в окружении сотни конвоя, бедный, совсем потерявший душевное равновесие, старик Бринкен представлял собой жалкое зрелище. Ужасно волнуясь, он ругал шоферов почем зря. Орал, бросаясь то вперед, то назад, угрожая кому-то судом. Несмотря на эти бесплодные потуги, колонна растянулась на три-четыре версты, увязая в раскисшей земле. А когда с трудом выползла, наконец, на твердый грунт, двинулась шагом в обычном порядке – справа по три – в промежутке между отступавшими частями. Промежутков этих наблюдалось в избытке, и были они чересчур большими. Немудрено, если части едва плелись, обескураженные тем, что снова отступают, так и не встретив неприятеля.

Во время этого весьма унылого движения Бринкен подозвал Сергеевского. Когда тот подъехал, получил совсем нелогичное указание:

– Переезжайте на путь западной колонны и регулируйте ее движение.

Не имея никакого понятия, в чем должно заключаться подобное «регулирование», коль скоро в колонне есть свой, утвержденный приказом начальник, Борис, тем не менее, обрадовался возможности убраться подальше от штаба. Не став ни о чем спрашивать, поскольку это все равно казалось бессмысленным, он лишь молча козырнул и в сопровождении верного Семенова рысью умчался на запад.

Верст через десять они оказались на пути нужной колонны. Та как раз вставала на большой привал. Подождали арьергард, а когда он подошел, снова на рысях поспешили вдогонку за главными силами.

По дороге попадалось много отставших. Они безрадостно брели в одиночку и мелкими группами. На лицах утомление и озлобленность. В разговорах сплошная брань в адрес высшего командования. Принимая Сергеевского за врача[51], они, не стесняясь в выражениях, громко ругали свое начальство, как может ругаться простой русский мужик. Минуя одну такую группу из трех стрелков, Борис вдруг услышал:

– …Говорю тебе, немец он. Фамилия слыхал какая?

– Ну, этот… Как бишь его… Бринкен, вот!

– А я о чем толкую. Немец он и есть. А брат его родный у германцев служит. Потому-то мы и отступаем вечно…

Это уж слишком. Не выдержав, Сергеевский придержал кобылу.

– С чего же ты, братец, решил, что командир нашего корпуса немец? – спросил громкоголосого солдата с рыжими усами на конопатом лице.

– Да с того, мил человек, что фамилия у него самая что ни на есть немецкая. Разве нет?

– А вот и нет. Никакой не немец он, а швед.

– Вам-то почем знать? – скорчил солдат недовольную гримасу.

– Кому ж еще, как не мне. Я при его превосходительстве в штабе корпуса состою. Капитан Генштаба Сергеевский к вашим услугам.

Стрелки опешили, встав посреди дороги. Рыжий насупился, что-то соображая про себя. Пока досужий сплетник не сподобился брякнуть еще что-нибудь лишнее, Борис поспешил продолжить:

– И брат его, кстати, тоже русский генерал. А касаемо нашего отхода, делается это, скажу я вам, для того, чтобы занять более выгодное расположение, о чем приказано свыше. Сам же генерал, наоборот, хотел наступать.

Лица солдат вдруг сразу подобрели. Даже рыжий заулыбался и горячо поблагодарил:

– Вот спасибочки, ваше скобродие. Хоть вы нам растолковали, а то такого наслушались…

– Ведь за неделю боле трехсот верст протопали взад-вперед, – извиняющимся тоном пробасил другой солдат. – Херманца и не видали вовсе. Никто ни разу не объяснил нам все, как вы теперича.

Отправляясь дальше, Сергеевский думал, виноваты ли в дурных слухах, что бродят среди солдат, их ближайшие начальники? Скорее всего, нет. Едва ли офицеры в частях могли самостоятельно разобраться в бесцельных на их взгляд метаниях корпуса. Доктрина «каждый воин должен понимать свой маневр» совершенно не соблюдалась.

Семенов проворчал тогда что-то ругательное, упомянув паникерство, а Борис ответил ему:

– Ничто так не разлагает духа воинов и воли вождей, Петр, как нерешительность наверху, бесцельные марши и отход без очевидной причины.