Астийский эдельвейс

— Вы еще дитя, Риека. А впрочем… Предложите это Директориуму.

— Бессмысленно. Все они словно помешались на торжестве разума.

— Вы ошибаетесь, Риека, — снова вмешался в разговор Максим. — Мне кажется, Горо, с которым я только что беседовал, мыслит почти так же, как вы.

— Горо? Он, член Высшего директориума?!

— Да. И я на вашем месте встретился бы и поговорил с ним.

— О. вы даже не представляете, какую радость дарите мне! — воскликнула Риека — Конечно, я встречусь с Горо. В самое ближайшее время.

— Но неужели вы серьезно думаете, — сухо заметила Этана, — что развитие цивилизации может пойти вспять?

— Я не так наивна, Этана, чтобы допустить подобную мысль. Но вернуть себе прежние человеческие радости люди Агно могут — и должны это сделать. Я совершенно убеждена, что соотечественники Максима много счастливее в этом отношении, жизнь их богаче, чувства глубже, любовь красивее. Так ведь, Максим?

— Мне трудно судить…

— А вы расскажите нам о ваших чувствах, вашей любви.

— Любви землян?

— Да, самой красивой из тех, что пережили вы.

— Но я всю жизнь любил и люблю одного человека.

— Всю жизнь любите одну женщину?! — искренне удивилась Риека. — Странно… Это совершенно противоестественно.

— Не понимаю..

— Что же тут непонятного? Жизнь — обновление. Всегда, вся, во всем ее многообразии! От одноклеточной водоросли до человеческого организма! От первого движения до последнего вздоха! Это и молодая листва на деревьях. И все новая и новая кипень цветов. И ежесезонная перестройка организма животных. А человек? Разве он не нуждается в обновлении всего своего существа, всей своей эмоционально-психической сферы? Но что сможет дать ему это, как не новая любовь? Ведь только полюбив, он будто рождается заново, переживает свою новую весну, открывает в себе новые силы, новые возможности. Разве не так?

— Может быть, и так… Но какая это любовь, если она лишена самого главного — сознания, что любимый человек будет с тобой всегда?

— Тогда и ваша жизнь покажется бессмысленной, если она лишена самого существенного — вечности, — быстро парировала Риека. — Дело однако в том, что человек не может этого представить, не думает о смерти, а если и думает, чисто теоретически, отвлеченно, не зная, когда и при каких обстоятельствах умрет. И это делает его практически бессмертным.

— Да, пожалуй…

— Но ведь так и в любви. Влюбляясь снова и снова, человек никогда не думает, что это на время, не может представить, что это новое его чувство когда-нибудь уйдет.

И оно кажется ему практически бесконечным.

— Все это логично, слов нет, — согласился Максим. — И все-таки я до конца дней своих буду любить одну Миону…

— А она вас? Тоже? — неожиданно спросила Риека.

— Она? — Максим даже растерялся от такого вопроса. — Ну, этого я не знаю…

— Конечно, не знаете. Она сама этого не знает. И в этом её счастье. Но если все-таки — представьте на минуту! — она разлюбит вас, расстанется с вами, просто перестанет существовать, неужели вы все-таки никогда и не полюбите, скажем, Этану? Или… меня? — смеющиеся глаза Риеки приблизились к самому его лицу и вдруг вспыхнули такой страстью, что он почувствовал, как, против всякой воли, все существо его так и рванулось навстречу этому призыву. В них, этих клокочущих янтарным пламенем глазах, вмиг замкнулся весь мир, все желания, вся жизнь.

В страшной растерянности отвел он свой взгляд:

— Не знаю… Вы словно лишаете меня рассудка… Это какое-то волшебство…

— Это просто жизнь, Максим, от которой вы почему-то упорно хотите отгородиться.

— Он не виноват, Риека, — вступила в разговор Этана. — Вся их планета опутала себя подобными перлами морали.

— И все земляне им следуют?

— В том-то и заключается трагикомизм людей Земли, что следует этой морали лишь небольшая группа идеалистов. И им-то больше всего и достается от моралистов-ханжей, столь же лицемерных, сколь и блудливых.

— Я не согласен с вами! — горячо возразил Максим.

— Милый друг мой! — сказала Этана с искренней горечью. — Я очень хотела бы переменить свои взгляды на эту сторону жизни землян. Но, боюсь, тут не поможет ни ваша безукоризненная логика, ни ваша любовь к Родине.

— И все-таки вы ошибаетесь, Этана. Все искусство Земли, вся наша живопись, музыка, поэзия против ваших умозаключений! Я опять привел бы десятки примеров. Но мы, наверное, утомили Риеку своим спором?

— Напротив, я вся — внимание, — возразила девушка. — Хотя многое мне, конечно, непонятно. Зачем накладывать какие-то путы на любовь? Зачем подчинять это интимнейшее чувство каким-то требованиям морали? Все-таки я — дитя Системы. И мечтаю встретить и полюбить еще многих мужчин, интересных и разных, и пережить еще много весен и много-много раз почувствовать себя распускающимся бутоном. Но и то, что сказал Максим, привлекает меня. Есть что-то удивительно прекрасное в этой любви на всю жизнь. В ней что-то от вечности. Нечто подобное было, кажется, и у нас в эпоху Ингрезио. А я люблю эту эпоху. Не только как историк. Но и как человек, как женщина. Я… Вы знаете, Максим, я… Ой, смотрите, что там?