Артемий Волынский

В том же «Приложении» Волынский указывал, что, подобно многим его современникам, постоянно был на службе и фактически «не имел своего двора, скитался по чужим домам 17 лет». Когда же жизнь стала спокойнее, «принужден был построить в Москве дом, прибавя долгу на себя в той надежде, что там мне надобно было жить и что я, живучи в Москве и получая жалованье, могу чрез несколько лет долг оплатить. Но потом определился быть здесь (в Петербурге. — И. К.),где также дому не имел, принужден был строить по тогдашней моей пропорции деревянный дом». Для возведения следующего, каменного дома пришлось занять еще семь тысяч рублей. «А сверх того, — продолжал он, — нужда привела достраивать и тот дом, где сам живу, понеже разсудилось мне детей моих взять к себе, с которыми я пять лет розно жил. По приезде детей моих крайняя нужда принудила одевать их, снабдевать стыда ради; между тем известная церемония воспоследовала: принужден еще и их, и себя убирать, экипаж собирать, ливрею делать и прочее, на что не только все годовое мое жалованье употребил, но и долгу еще прибавил. И так целый год с того живу: у кого что займу, на то пищу себе и прочие нужды исправляю, ибо запасов ко мне никаких из деревень моих не привозят, для того что и там с нуждою и покупкою пробавляются» ^{273}.

«Крайнюю нужду» не стоит понимать буквально, однако придворная жизнь по сравнению с Петровской эпохой действительно вздорожала. Анна Иоанновна старалась, чтобы ее двор превзошел в роскоши иноземные. Французский офицер, побывавший в Петербурге в 1734 году, выразил удивление по поводу «необычайного блеска» как придворных, так и дворцовой прислуги: «Первый зал, в который мы вошли, был переполнен вельможами, одетыми по французскому образцу и залитыми золотом… Все окружавшие ее (императрицу. — И. К.)придворные чины были в расшитых золотом кафтанах и в голубых или красных платьях». Жена английского посланника в России леди Рондо оставила описание одного из зимних празднеств: «Оно происходило во вновь построенной зале, которая гораздо обширнее, нежели зала Святого Георгия в Виндзоре. В этот день было очень холодно, но печки достаточно поддерживали тепло. Зала была украшена померанцевыми и миртовыми деревьями в полном цвету. Деревья образовывали с каждой стороны аллею, между тем как среди залы оставалось много пространства для танцев… Красота, благоухание и тепло в этой своего рода роще — тогда как из окон были видны только лед и снег — казались чем-то волшебным… В смежных комнатах гостям подавали чай, кофе и разные прохладительные напитки; в зале гремела музыка и происходили танцы, аллеи были наполнены изящными кавалерами и очаровательными дамами в праздничных платьях… Всё это заставляло меня думать, что я нахожусь в стране фей».

Новый имперский стиль с его нарочитой роскошью требовал затрат — на парадные одежды, богатые дома с многочисленной прислугой, изящной мебелью, штофными [6]обоями, зеркалами, каретами, ливрейными лакеями, богатым столом с входящими в моду шампанским и бургундским. Жалованье придворных было немалым (камергер получал 1356 рублей 20 копеек; камер-юнкер — 518 рублей 55 копеек, что намного превосходило доходы простых обер-офицеров), но его постоянно не хватало. Поэтому многие вельможи, как и Волынский, тяготились «несносными долгами» и искренне считали возможным «себя подлинно нищим назвать». Во всяком случае, вовремя платить по долгам он часто не мог.

В июле 1740 года, после опалы и казни Волынского, новгородский купец и «вышневолоцких шлюзов и каналов содержатель» Михаил Сердюков подал доношение о довольно большой (788 рублей 20 копеек) сумме, которую остался должен ему государственный преступник. В июне 1739 года Артемий Петрович просил купить для него по приложенному реестру и поставить на барках в петербургский дом «столовые припасы»: 15 кулей пшеничной муки, 400 четвертей овса, 40 кулей ржаного и ячменного солода, 15 кулей гречневой крупы, а также круп овсяных, гороха, меда, коровьего и постного масла, 67 ведер простой водки и «скотин до 40 годных на убой» ^{274}. Заказ был выполнен, но денег Сердюков так и не дождался.

«Нищета» знатных дворян давала возможность императрице проявить щедрость к тем, кто ее заслуживал, — выдать деньги из своих личных или «комнатных» средств. Обычно это были суммы в 500—1000 рублей, но порой и намного б ольшие. Так, например, К.Г. Левенвольде получил на лечение десять тысяч рублей, а из суммы контрибуции с Гданьска еще 33,5 тысячи; его брат обер-гофмаршал Рейнгольд Густав Левенвольде — восемь тысяч. В 1732 году С.А. Салтыкову было выдано вначале 4800, а потом еще 8800 рублей на строительство дома, богатейшему магнату А.М. Черкасскому и фельдмаршалу И.Ю. Трубецкому — по семь тысяч на те же цели; фельдмаршалу Б. X. Миниху вместе с чином пожалованы десять тысяч рублей, столько же дано «в награждение» дипломату А.П. Бестужеву-Рюмину