Артем Гармаш

Наконец появился Остап в сопровождении почти всей семьи. Вышли за ворота. Грицько вскочил на телегу и тронул. Проезжая мимо двора, где в воротах стояли заплаканные обе гармашевские невестки, поздоровался. Ответили сдержанно. Зато мальчуганы, взобравшиеся на ворота, закричали в ответ на его приветствие на всю улицу. Один — не имея сил сдерживать радость, что рвалась из груди. «Дластвуйте, дядя! А наш батя живой! А наш батя живой!» А другой — без всяких эмоций, только бы лишний раз убедиться, что одолел ненавистное ему «эр»: «Грицько Сарана! Грицько Сарана!», за что и досталось ему от матери по губам.

Догнав Остапа, Грицько поехал шагом.

— Садись, Остап, подвезу.

— Да нет, — отмахнулся Остап. И шагов с десяток шел молча рядом с телегой.

— Садись, край не близкий, — настаивал Грицько. — Считай, в оба конца верст двадцать наберется.

Остапа удивило, откуда ему известно, что он в Подгорцы. Заинтересованный, без лишних слов он вскочил на ходу на грядку телеги и пристроился рядом с Грицьком. Торопливо спросил:

— Выходит, и ты уже слыхал? Про Тымиша?

— Слыхал, — печально качнул головой Грицько. — То же, что и ты, должно быть. От Ульяны.

По обеим сторонам улицы возле ворот, празднично украшенных кленовыми ветками, стояли группами люди. И по скованным их движениям, по опечаленным лицам можно было догадаться, что и они сейчас говорят о несчастном Тымише.

— И чего ему нужно было в тот Славгород, пропади он пропадом! — после паузы молвил Остап. Грицько ничего не сказал.

Когда проезжали мимо школы, увидел в школьном дворе Ивгу. Снимала с веревки высохшее белье. На фоне белой простыни четко вырисовывалась ее стройная фигура, — стояла спиной к дороге. Услышав тарахтение колес, обернулась, и на лице застыло выражение крайнего удивления: не остановился, проезжает мимо. Ведь обещал привезти с поля травы — на троицын день посыпать в комнате и в классе, приспособленном после окончания учебного года под жилье. И он вез, хотел несколько охапок сбросить, но при Остапе делать этого не захотел. «Обойдется!» — и хлестнул вожжами по лошадям.

Сразу же за церковью — в раскрытые двери лилось хоровое пение вечерней службы — Грицьку нужно было сворачивать к себе. Но он почему-то минул свою улочку. «Может, задумавшись, не заметил», — подумал Остап и попросил остановить лошадей, дать ему сойти. Но Грицько, словно бы не слыша, ударил вожжами, подхлестнул кнутом и крикнул Остапу, перекрывая грохот колес:

— Сиди! Мне тоже в те края!

И дальше до самого леса оба молчали.

Грицько, помимо воли, думал об Ивге, о том, как он объяснит ей свой поступок. Даже пожалел: нужно было бы все же остановиться — и траву сбросить, и ее предупредить, что задержится, а может, и вовсе не сможет прийти этой ночью. Причину можно было бы придумать. Противно, конечно… Но уж если так получилось, что не сказал сразу после ее возвращения из города о своей связи с партизанским отрядом, то придется теперь ждать другого удобного случая. Пожалуй, перед самой свадьбой будет лучше всего. Если она вообще когда-нибудь состоится, после того как откроется ей. Слишком памятен ему тот зеленоярский разговор их и ее «ультиматум». Должно быть, и в город на целый месяц уехала тогда, чтобы только показать характер свой, предупредить, что шутки с нею плохи. Не на того напала! Он тоже не лопух. Что бы там ни было, а он от своего ни за что не отступится! Хотя бы и до разрыва дело дошло. Вначале даже самому было странно, что так спокойно думает об этом. Уж не охладел ли он к ней за месяц разлуки? Нет, разлука ни при чем. А все началось с одного неприятного разговора после ее возвращения из города.

После ужина Ивга стелила постель и через плечо бросила с легким укором: «А ты так и не спросил меня, зачем я в город ездила!» — «Я же знаю это из твоего письма». — «В письме об этом ничего нету. — И после паузы добавила, будто пальнула из ружья: — Сделала аборт!» — «Что?!» — оторопел Грицько и своим видом даже рассмешил Ивгу. «А ты разве не знал, что от этого дети бывают?» «Ну и стерва же! — подумал он, хотя до этого даже в мыслях никогда не обзывал ее бранным словом. — Еще шутит!» Наконец обрел дар речи: «Да как же ты могла?!» — «А так. — И оборвала на полуслове: — Хватит с меня и одного незаконнорожденного дитяти!» — «Да разве я не сказал тебе, что женюсь?!» — «Сказал, да не завязал».