Артем Гармаш

Грицько вместе с Лукой жил у кожевника, помогал ему в работе. Еще жили какие-то люди — теснота в хате, грязь, смрад. Да почти во всех хатах было полно народу — бежавшие крестьяне из нескольких волостей. Ютились в чуланах, в клунях, несмотря на холодище и морозные утренники. Появились больные сыпным тифом. Заболел и Грицько. Но, может, это и не сыпняк, а просто вспотел возле кож, а в дубильне сквозняки, — вот и прохватило. Лежал в темном, пропахшем мышами чулане, заставленном засеками да кадками, на топчане под шинелью, а сверху укрытый еще вонючей овчиной. Какой ужас! Нужно немедленно забрать его отсюда. Затем и приехала. Рассказывала, что вчера впервые явился в свое имение Погорелов. Лишь на несколько часов, вечером и уехал обратно. А все же нашел время и в школу зайти. Не без юмора рассказывала, как он галантно целовал ручки Докии Петровне и ей и не находил слов для благодарности. Уверял, что считает себя их неоплатным должником. Докия Петровна и поймала на слове. Попросила, чтобы оставшихся приютских детей Макара Ивановича управляющий не переводил в каретный сарай — холод еще на дворе, — хотя бы до тех пор, пока и этих детишек люди не разберут. Согласился, но не больше как на две недели, пока не приступили к ремонту маляры, а подрядились они начать сразу после пасхи. Тогда решилась и она. Умышленно начала разговор при Докии Петровне и Макаре Ивановиче — при свидетелях, а не наедине. Вынужден был и ей пообещать, хотя и очень неохотно: «Извольте, ничего вашему жениху не будет за старое. Только в будущем уж пусть никуда не ввязывается». «Вот с этим и приехала. Разве знала…» — «А ты, правда, чудна́я женщина! — не дав ей закончить фразу, сказал Грицько. — Ползимы спали в одной кровати, а так и не распознала — с кем!» Чего-чего, но поднять ее на смех — этого Ивга не ожидала. И просто растерялась вначале. А он продолжал: «Да что я, болван? — полагаться на панскую ласку, принимать его ультиматум: «Пусть никуда не ввязывается!» Нет, пан Погорелов, ввяжусь. Вот только на ноги встану!» — «Оставь-ка свои шутки!» — и в голосе ее зазвучала хорошо знакомая ему резкая, «учительская» нотка. Но, очевидно вспомнив, что это не действовало на него и раньше, сразу же изменила тактику. Осторожно, боясь набраться вшей из этой отвратительной овчины, наклонилась к нему и говорила горячим шепотом: «Ну, ты же, Гриць, разумный хлопец!» — «Да разве можно дальше терпеть то, что делается вокруг?!» — «А что же особенного делается?» — «Да ты что, с луны свалилась! Не видишь, что к старому режиму вертают!» — «Глупости говоришь!» Грицько горел в жару, и от нестерпимой боли, казалось, раскалывается голова, а тут еще этот тягостный спор. И, может, поэтому слова Ивги были для него сейчас, как никогда раньше, обидны и возмущали. «Нет, это ты прикидываешься!» И завелись. Такие пререкания на политические темы, и довольно острые порой, бывали у них и раньше. Но никогда еще не приводили к серьезным размолвкам. Всякий раз кто-нибудь из них, чаще Грицько, в самый разгар спора оказывался «умнее», хотя бы потому, что первый осознавал, какая это нелепость так портить свой медовый месяц. И замолкал первым, демонстративно, зная из опыта, что она не останется безразличной к этому. И действительно, вслед за ним замолкала и она. А потом — не успеют опомниться, бывало, как очутятся в объятиях друг друга. Возможно, что именно так было бы и на этот раз. Но… Да если бы даже был здоров он сейчас, все равно! Достаточно было ей на один миг вообразить себя с ним в этой страшной постели-берлоге, как почувствовала мурашки по телу. А может, это и не мурашки, а обыкновенные вши, каких успела здесь набраться. Почти не скрывая ни отвращения, ни страха — ведь, может, тифозные! — Ивга поспешно закончила разговор. Уже от порога сказала отчужденно: «Ну, делай как знаешь! Но о том, что сказала тебе давеча, подумай хорошенько. Времени для этого у тебя, кажется, будет более чем достаточно». И вышла из чулана.

Однако Ивга ошибалась — это был не тиф, а какая-то, как сказал присланный ею на другой день фельдшер из ветробалчанской больницы, испанка. И через неделю Грицько уже поднялся и даже работал в дубильне. Но его очень тянуло в Ветровую Балку. Не все и помнил из того, что наговорил ей, но помнил ее ледяной тон при прощании. Необходимо было встретиться. И, поправившись, решился как-то ночью тайком сходить в село. Пошел вместе с Лукой, который до этого уже не раз бывал у своей Дарины, и без всяких приключений.