— А так и понимай, как я сказал. Вози, отрабатывай! Или ты думаешь, что из того леса, которым весь двор завалил, новый, еще больший домище себе поставишь? Не выйдет. Ушло ваше время! Погоняй, Остап.
Остап, колеблясь, молча посмотрел на брата, потом глянул на хмурых людей, стоящих вокруг. Поскреб бороду.
— Да хоть бы еще раз-другой съездить. Привезти, что осталось.
— Еще привезешь. Не обязательно сегодня.
Остап подошел к колоде, что лежала тут же, и вогнал в нее топор. Потом взялся за налыгач:
— Гей! — и повел волов со двора.
Вслед за ним пошел и Пожитько с двумя «вольными казаками». Стали и остальные расходиться.
Артем стоял молча, пока не вышли все, за исключением, может, десятка человек — соседей, товарищей. Он повернулся к ним и сказал, улыбнувшись:
— Ну, а теперь здравствуйте, товарищи! — И пошел по кругу, пожимая каждому руку. И для каждого находил слово привета, веселую шутку.
II
Когда Артем зашел в хату, мать, в будничной уже одежде — джерге — и заплатанной кофточке, возилась с горшками у печи: грела воду для стирки. На скамье возле окна сидела Орися, чистила картошку. В праздничной рубашке с вышитыми рукавами, в новеньком белом платочке, она казалась не такой бледной.
Когда Артем вошел и поздоровался, она встала и, подойдя к нему, помогла снять шинель.
— Ой-о! — покачал головой Артем, обнимая сестру и вглядываясь в ее похудевшее лицо. Из-под платочка надо лбом виднелся чубчик по-мальчишески остриженных волос. В последний раз он видел ее летом, до болезни.
— Что, такая уродливая? — взволнованно глянула девушка в глаза брату.
— Не уродливая, а худая, — поправил ее Артем. — Ничего, Вернется здоровье, вернется и краса. Не горюй, сестра.
На цыпочках, осторожно, чтобы не разбудить Мотрю, он подошел к ее постели. Но Мотря не спала. Открыла глаза, и на губы набежала легкая, как рябь на воде, улыбка.
— Ну, как, Мотря, выздоравливаешь помаленьку?
— Да, уже полегчало.
— Крепись.
— Стараюсь! — И перевела взгляд с Артема на детей, сидевших на лежанке. — Не так страшно умирать, как страшно их сиротами оставлять.
Артем посмотрел на детей.
Младшенькие, Софийка и Федюшка, сидели на лежанке, натянув на колени подолы рубашонок, с ломтями хлеба в руках. До сих пор они молчали. Но стоило Артему взглянуть на них, как они сказали вместе, в два тоненьких голоса:
— Драстуйте, дядя! Дластуйте, дядя Алтем!
— Здравствуйте! — ответил Артем. Подошел, погладил по головкам. Задержал руку на Федюшкиной, спросил: — Ну, и долго еще я буду у тебя Алтемом? Ты же мне еще летом обещал, что осилишь это «ры»!
— Обещал! — засмеялась Софийка и пожала худенькими плечиками. — Да разве ему можно верить?! Он же такой у нас врунишка!
— Сама ты влуниска!
— Ой, бабуся! Он щиплется!
И пошло. Пришлось бабушке вмешаться:
— И как вам не стыдно! Да что о вас дядя Артем подумает?
Помогло, притихли. Отодвинулись друг от друга.
Артем сел в конце стола. Раненая рука, натруженная в пути, ныла, и он легонько покачивал ее, словно дитя баюкал. Время от времени посматривал на лежанку, где сейчас царил уже мир, а может, только перемирие. И не без интереса наблюдал, как по-разному вели себя брат и сестра. Софийка уже, видно, и не помнила ссору. Она сидела задумчивая, забыв про ломоть хлеба в руке. Зато Федюшка! Казалось, весь свой пыл, не истраченный в ссоре, он направил сейчас на кусок хлеба. Прежде чем откусить, долго примерялся, потом вгрызался зубами и, откусив, жевал, да так, что даже уши у мальчонки шевелились. Когда встречался взглядом с Артемом, нисколько не смущался. Наоборот, в глазах появлялось что-то похожее на вызов, и отводил взгляд только для того, чтобы снова примериться к куску хлеба.
«Вот так дружок Васильку будет! — невольно подумалось Артему. — Ой, держись, сынок!» Но шутки шутками, а нелегко придется малышу. Первое время особенно: хоть и с бабусей, но без матери, без отца.
— А где же Кирилко? Почему сумка с книгами дома? — спросил вдруг без особого интереса (лишь бы спросить), чтобы оторваться от своих мыслей — голова уж от них трещала.
— Да разве у него школа сегодня на уме! — отозвалась Мотря. — С самого рассвета поднял всех на ноги. С отцом в лес поехал.
— Но ведь Остап…
Пояснила Орися:
— А он с дядей Мусием остался в лесу. Ветки обрубают. Надо бы известить их. Чтобы не мерзли зря.
— Да разве Остап сам не догадается! — сказала мать. Домой она вернулась к концу спора и знала, что Остап не поехал в лес, а повел волов в усадьбу. — Передаст с кем-нибудь. Возят же люди лес. Целыми обозами.