— А обо мне говорила что-нибудь? — стараясь скрыть волнение, с притворным равнодушием спросил Артем.
— О тебе? Нет, ничего. Не припомню. Да если бы что и говорила… Постой! А может, Орисе? После вечери они пошли вместе спать в клуню. Может, ей что-нибудь. Но Орися сказала бы мне. А на другой день даже не видели, когда ушла, — верно, чуть свет.
— Просто диво! — невольно вырвалось у Артема. Его очень удивило то, что о нем она ничего не рассказала, ничего не спросила. Правда, оставалось еще слово за Орисей. Но разве Орися не сказала бы ему раньше, если бы ей было что сказать? Должно, и в самом деле никакого разговора о нем не было.
— Просто диво! — пройдя уже с полсотни шагов, снова повторил Артем. Но тон его был теперь совсем иной: вместо удивления горечь и презрение слышались в голосе. — Сказать бы — на смотрины, так поздновато, до замужества нужно было! Знать, дело не в этом. Говорите, не могло это быть случайностью. А почему не могло? Ведь, если идти из монастыря на Хорол, нашу Ветровую Балку никак не минешь. Ну, а уж если очутилась в селе, отчего и не зайти? Разве не интересно хоть одним глазом глянуть, в какую беду чуть было не попала! Да, хвала господу, не допустил! Небось и по монастырям шатается поэтому, благодарственные молебны служит. Теперь сами видите, мама: ну как можно ей Василька оставить?! Кого они со своим дьячком вырастят из него? Такого же, как и сами, богомола-ханжу?
— Ну, а что ж ты надумал, сынок?
— Заберу — и все! Вот поедем с Данилом на ярмарку в Хорол, и привезу. И не в гости, как вы говорите, а заберу совсем.
— Э, сынок, не годится так. Как это — самоуправно забрать ребенка от родной матери?
— А я ему кто? Чужой дядя? Родной отец!
— Родной-то родной… а все-таки прежде тебе нужно и с нею повидаться, поговорить.
— Да уж поговорим. Без этого, должно быть, не обойдется.
— И не так, как сейчас говоришь, а спокойно, рассудительно. Про свои обиды нужно забыть. О ребенке нужно думать. Он не виноват, что у вас с нею так получилось. Да и кто знает… В жизни бывает так, что трудно и докопаться, кто виноват, а кто обижен. Может, и ты, сынок, не святой?
— А почему «может»? Наверняка не святой. И слава богу. Но не такой уж я и грешник окаянный, как может показаться со стороны. Хотите — верьте, хотите — нет, за все время, что знались с нею, ничем не обидел ее, ни в большом, ни в малом.
— Иду и все припомнить стараюсь, — после долгого молчания снова заговорила мать. — И вот как живую вижу: сидит с нами возле порога за столиком — вечеряем. Такая из себя славная молодка! И разумная, видать, и совестливая. И вот никак у меня в голове не укладывается…
— Не укладывалось раньше и в моей голове. А потом уложилось. Ничего странного. Дивчина рассудила правильно: зачем ей на ячневом мужичьем хлебе день за днем спину гнуть! Куда лучше за дьяка выйти! На даровые калачи. Ну, хватит. Чего это я разговор затеял?!
— Да это я начала. Прости, сынок. Правда, я про Мирославу Наумовну спросила тебя.
Артем промолчал, ясно давая понять, что не хочет поддерживать этот разговор. И мать, хотя и была немного обижена, не стала больше спрашивать.
Всю дорогу Артем думал о Христе.
«Зачем же она приходила?» — в который уже раз спрашивал себя и не находил ответа. Объяснить все случайностью он теперь уже не мог. Тем более что из монастыря на Хорол не обязательно идти через Ветровую Балку, можно и на Веселый Подол, и дорога та куда проще. Стало быть, нарочно круг дала. А в ее положении (почти на последнем месяце беременности) и три-четыре лишние версты не пустяк. Сделать это из одного любопытства?.. Значит, была какая-то важная причина. А какая? Он напрягал память и старался слово в слово восстановить весь рассказ матери о Христе. Может быть, все же раскроется в чем-нибудь, хоть намеком, причина ее прихода. Нужно только ничего не пропустить, припомнить все — от самого начала до самого конца. И вот уже возникает в его воображении родной дом в тихий весенний вечер. Встреча у ворот. Сколько раз мечтал он о такой минуте!
«О такой, да не совсем!» И все-таки, помня и в эту минуту о Христе все то, что на протяжении последних лет вызывало в нем гнев и презрение к ней, сейчас он не дал воли этим своим чувствам. Ни разу не назвал ее мысленно «дьячихой»: ведь даже при таких условиях встреча Христи с его матерью была полна для него какого-то особого драматизма, и это было бы кощунством с его стороны! Да не каменная же она, в самом деле, чтобы в ту минуту по крайней мере не дрогнуло ее сердце от воспоминаний. Сколько раз вместе с ним — правда, только в мечтах — побывала она в этом доме! А вот теперь уже в действительности. Артем и дыхание затаил, мысленно следя за их встречей… Но ничего значительного так и не нашел.
— Да, вот еще вспомнила, — после долгого молчания сказала мать. — Монисто она забыла у нас тогда.
— Монисто?
И на вопрос Артема мать стала рассказывать: