Артем Гармаш

Сколько раз, хоть и не так уж часто бывало это, вот так, подходя к селу после своих скитаний, останавливался он на пригорке, на этом месте. И как всякий раз билось от волнения сердце! Всегда должен был постоять, чтоб успокоиться. Так почему же сейчас такое равнодушие? Идти или стоять на месте — все равно. Даже стоять как будто лучше. Только если бы так: окаменеть и стоять вечно. И кто знает, сколько простоял бы Артем, если бы мать не вскрикнула вдруг:

— Ой, сынок!

— Что такое? — очнулся Артем, глянул на мать и, не ожидая ответа, перевел взгляд в ту сторону, куда напряженно, не отрываясь, смотрела она.

— Что за люди у нас во дворе?

Вербы на плотине скрывали двор. Артем шагнул ближе к матери, пригнулся и между вербами увидел, что во дворе полно народу.

— Боже мой! — снова вскрикнула мать, сорвалась с места и побежала вниз с пригорка, путаясь в длинных полах кожуха.

Уже за кузницей, на плотине, догнал ее Артем. Догнал, но что он мог сделать, чем успокоить ее? Правда, и уверенности еще не было. Он остановился и стал прислушиваться, чтобы наконец убедиться, есть беда в доме или нет. Если есть, то обязательно прорвется как-то: то ли топор звякнет во дворе, завизжит пила или плач женский взметнется, как это обычно бывает, когда в хате на столе лежит покойник. Топор не звякал, не слышно было и плача — лишь доносился неясный гомон, потом крик и отборная ругань.

Артем догнал мать и, схватив за плечо, остановил.

— Что вы выдумали, мама! Ничего ни с Мотрей, ни с Орисей не случилось.

— Откуда ты знаешь? — глянула на него мать.

— На похоронах так не матерятся.

Тогда мать резким движением сдвинула платок с головы, прислушалась. И тоже, услышав грубую брань, вздохнула с облегчением. Стала медленно, как очень уставший человек, повязывать платок.

— Что там случилось? — спросила взволнованно, но уже без той тревоги, что раньше.

— Сейчас узнаем, — сказал Артем. — Идите себе потихоньку. Без вас обойдется.

А сам, оставив мать, пошел вперед, нарочно не спеша, чтобы в размеренной ходьбе унять свое волнение.

Когда сошел с плотины, первое, что заметил, — глубокую санную колею, которая вела в их двор. Ворота были настежь открыты, и во дворе битком набито народу, в большинстве мужчины. Крайние заметили его сразу же, едва он подошел к воротам, расступились, дали пройти, заговорили негромко:

— Дайте пройти, расступись!

Артем осторожно, чтобы не задеть раненую руку, прошел в середину толпы. И остановился — дальше идти некуда. Прямо перед ним стояли волы, запряженные в сани. Они спокойно жевали жвачку, равнодушные ко всему. Рядом, держа волов за налыгач, стоял Остап, взъерошенный, насупленный.

— Ну, что же вы стали, хлопцы? Берите! — прикрикнул Пожитько Кондрат на двух парней с ружьями — один был в чумарке, другой в шинели, подпоясанной зеленым поясом. — Берите силой! Раз добром не отдает.

Хлопцы подступили ближе, правда, не очень охотно.

— Не подходи! — крикнул Остап и поднял над головой топор. — Не подходи, не поручусь за себя! — И вдруг заметил в толпе брата. Рванулся к нему: — Артем! Да ты только глянь. Ты только посмотри, какой хозяин у нас объявился!

— А в чем дело? — как мог спокойно спросил Артем, хоть уже и сам догадывался.

— Волов не дает! — Остап повернулся к Пожитько: — Самоуправничаю, говоришь? А вчера разве я не приходил к тебе в волость, в земельный комитет? Ведь честью просил — хоть на денек волов из имения. В лес съездить. Ты мне что сказал?

— А то и сказал: нет распорядка такого.

— Тебе так можно!

— Себе весь двор дубами завалил! — крикнул из толпы Муха Дмитро, свояк Остапа.

— Видать, лесной склад надумал открыть! — поддал еще кто-то.

— Возите и вы. Кто вам не дает?!

— Ты не даешь! — крикнул Остап. — Себе возишь, а мне не даешь!

— Своим тяглом вожу. И ты вози. Своим.

— Где ж оно у меня, тягло?! Детвору разве запрягу — так босые. Жену — в сыпняке лежит!

— Не мое дело.

— Ну, так иди ты к чертовой матери, если не твое! Уйди! Душу из тебя вышибу!

— Спокойно, Остап, — подошел к нему Артем и положил руку на плечо. Спросил у Пожитько: — А почему ты в самом деле волов людям не даешь? От кого ты ждешь распорядка?

За Пожитько ответил Трохим Остюк, в рваной солдатской шинели и на костылях:

— Известно, от кого — от пана Грушевского. Из Центральной рады.

— Вот оно что! Ну, от Центральной рады распоряжения такого не будет! — сказал Артем. — Богачи сидят в ней. Им на нужду крестьянскую наплевать. А ты, как видно, за подручного у них! «Нет распорядка»! Брехня! О ленинском декрете про землю слыхал? Вот тебе и весь распорядок.

— Это нас не касается.

— Тебя не касается? Коснется и тебя, будь уверен. — Потом брату: — А ты, Остап, волов отведи.

— Да ты что?!

— На день раньше, позже — значения не имеет.

— Не отведу. Ни за что! Он, выходит, пускай возит?

— А тебе что, жаль? Мало мы на него, на таких, как он, кулаков, горбы свои гнули? Пусть хоть немного отработает.

— Как это понимать — «отработает»? — гордо выпятил грудь Пожитько.