Архив

– Мы можем испечь печенье после ужина?

Мама озадаченно хмурит брови, но кивает:

– Конечно. – Она покручивает вилку в руке. – Какое печенье?

– Овсяное с изюмом. Твердое такое.

Когда печенье уже в духовке, я перезваниваю Линдси. Проскользнув в свою комнату, я молча слушаю ее рассказы. Она настраивает гитару и болтает о родителях и каком-то парне в спортзале. Где-то посреди рассказа о новом учителе музыки и о попытках мамы сесть на диету, я решаюсь ее перебить.

– Послушай, Линдс.

– Да!

– Я тут думала. О Бене. Много.

Как ни странно, мы с ней никогда не говорили о Бене. По какому-то молчаливому соглашению он оказался за гранью допустимого. Но я ничего не могу с собой поделать.

– Да? – переспрашивает она. Я слышу тихий стук – она отложила гитару в сторону. – Я думаю о нем постоянно. Прошлым вечером меня попросили посидеть с ребенком, тоже мальчиком. Он хотел рисовать только зеленым карандашом, и ничего другого видеть не желал. И я вспомнила Бена и как он любил рисовать синим карандашом. И невольно улыбнулась, хотя мне хотелось плакать.

Глаза горят. Я протягиваю руку к синему медведю, на носу которого красуются очки.

– Знаешь, – продолжает Линдси, – у меня странное ощущение, что он не ушел, потому что я вижу его во всем окружающем мире.

– Я боюсь, что стала его забывать, – шепчу я.

– Нет, это не так, – уверенно говорит она.

– Откуда ты знаешь?

– Если ты имеешь в виду мелочи – звук его голоса, цвет волос и что-то подобное, то это ничего. Ты это рано или поздно забудешь. Но Бен – это не только волосы, глаза и голос, понимаешь? Он – твой брат. Для тебя он состоит из разнообразных моментов вашей жизни. Ты никогда этого не забудешь.

– Ты что, еще и на философский факультатив записалась? – отшучиваюсь я. Она смеется. Я тоже смеюсь, но не так жизнерадостно, как она.

– Ну, – она снова становится веселой, – как там твой парень с подведенными глазами?

Мне снова снится Бен.

Он лежит на полу в моей комнате, болтая ногами в воздухе, и рисует прямо на деревянных половицах, оставляя капли крови на своих синих монстрах с пустыми глазами. Когда я вхожу, он смотрит на меня, и я вижу, что его глаза совсем черны. Но затем эта чернота отступает и становится просто зрачком в центре его тепло-карих глаз.

Он открывает рот и говорит: «Я не сорвусь», – но его голос затихает, а глаза начинают растворяться в воздухе. Затем лицо. И тело тоже исчезает, словно невидимая рука стирает его ластиком, сантиметр за сантиметром.

Я тянусь к нему, но когда достаю до его плеча, он просто размытая тень.

Очертания.

Набросок.

А затем ничто.

Я сажусь на постели и смотрю в темноту.

Обхватываю руками колени и утыкаюсь в них головой. Не помогает. В груди странная тяжесть, и я не могу избавиться от нее. Она пронизывает меня изнутри. Я снимаю с медведя очки и четыре раза подряд просматриваю хранящееся в них воспоминание. От вида размытой фигуры Бена мне только хуже – она напоминает мне о том, как много я уже забыла. Я надеваю джинсы, обуваюсь и кладу в карман Архивный лист, даже не посмотрев на список.

Я понимаю, что это ужасная идея, но, крадучись по квартире, по холлу и проходя в Коридоры, я молюсь, чтобы в приемной сегодня дежурил Роланд. Заходя в Архив, я надеюсь увидеть его красные кеды, но вместо этого вижу черные кожаные сапоги на высоких каблуках, закинутые на стол. Двери в Архив закрыты. Девушка с волосами, поцелованными солнцем, листает блокнот, сунув ручку за ухо.

– Мисс Бишоп, – окликает Кармен. – Чем я могу вам помочь?

– Роланд здесь? – спрашиваю я.

Она хмурится:

– Извините, но он сейчас занят. Ничего не могу поделать.

– Я хотела увидеть брата.

Она снимает ноги со стола и ставит их на пол. Ее зеленые глаза наполняются печалью:

– Мисс Бишоп, это не кладбище.

Странно, что кто-то такой молодой обращается ко мне так официально.

– Я это знаю, – осторожно возражаю я, стараясь гнуть свою линию. – Я просто надеялась…

Кармен достает ручку из-за уха, отмечает место, над которым работала, затем откладывает книгу и скрещивает пальцы над столом. Каждое ее движение методично и выверенно.

– Иногда Роланд разрешает мне навестить его.

У нее на переносице появляется небольшая морщинка:

– Знаю. Но это делу не поможет. Я думаю, вам стоит…

– Пожалуйста, – прошу я. – В моем мире от него не осталось никакой памяти. Я просто хотела бы посидеть у его ящика.

Спустя несколько долгих, бесконечных моментов она берет в руки блокнот и что-то быстро в нем записывает. Мы ждем в молчании, и я рада этому, потому что плохо слышу через свой яростно стучащий пульс. Двери за спиной Кармен открываются, и из них выходит Библиотекарь.

– Мне нужно передохнуть, – говорит Кармен, для убедительности разминая шею. Библиотекарь – Эллиотт, как я помню, – покорно кивает и занимает место за столом. Кармен указывает на двери, и я прохожу в Атриум. Она заходит следом и плотно закрывает за собой двери.

Мы шагаем через зал и поворачиваем в шестое крыло.

– Что бы ты делала, – спрашивает она задумчиво, – если бы я сказала «нет»?

Я пожимаю плечами:

– Наверное, побрела бы домой.

Мы проходим небольшой дворик.

– Я не могу в это поверить.