Архив

Бен, вытянувшись на ковре в гостиной, рисовал синим карандашом картинки и напевал песню Оуэна. Когда я вошла, он посмотрел на меня черными пустыми глазами. Но когда он поднялся на ноги, чернота стала уменьшаться, стягиваться в центр, и его глаза снова стали тепло-карими.

– Я не сорвусь, – сказал он и нарисовал «Х» белым мелом на своей футболке.

– Клянусь своим сердцем, – добавил он. Потом он потянулся ко мне, взял меня за руку, и тут я проснулась.

А что, если?

Это болезненная, изводящая мысль, похожая на зуд, на чесотку в том месте, где голова приделывается к шее, там, где мысли соединяются с телом.

Я свешиваю ноги с кровати.

– Все Истории срываются.

Но только не Оуэн, – раздается голос в моей голове.

– Все еще, – говорю я вслух и стряхиваю осадок сна.

Бен ушел навсегда, думаю я, хотя это и болезненно. Навсегда. Боль такая острая, что сразу возвращает меня в реальность.

Я пообещала Оуэну еще один день, и, одеваясь в полумраке, я думаю, выждала ли положенное время. Я почти смеюсь. Я пытаюсь договориться с Историей. Что бы сказал на это дед? Наверное, он сказал бы что-нибудь об отсутствии профессионализма.

Это всего лишь день, – виновато шепчет в моей голове тоненький голосок.

Дня достаточно для того, чтобы взрослая История могла сорваться, – рычит голос деда.

Я натягиваю беговые кроссовки.

Тогда почему он не сорвался?

Может, уже сорвался. А я укрываю Историю.

Не укрываю. Он ведь не значится в моем…

Ты можешь лишиться работы. Лишиться жизни.

Я выбрасываю все голоса из головы и тянусь к Архивному листку на прикроватном столике. Рука замирает на весу – я вижу опасную цифру между двумя другими.

Эван Перкинс, 15.

Сьюзан Лэнк, 18.

Джессика Барнс, 14.

Словно по сигналу, всплывает еще одно имя.

Джон Оруэлл, 16.

Я тихонько ругаюсь. Может, если я перестану зачищать список, имена перестанут появляться? Сложив листок, прячу его в карман. Архив не может так работать.

Папа сидит за столом на кухне.

Наверное, сегодня воскресенье.

У мамы собственные ритуалы: причуды, генуборка, составление списков. У папы нечто похожее. Один из его ритуалов – захват кухонного стола с кофейником и книжкой.

– Ты куда? – спрашивает он, не поднимая глаз от чтения.

– На пробежку. – Я делаю вид, будто растягиваюсь. – Может, возобновлю занятия в этом сезоне.

Главный принцип удачного вранья – последовательность.

Папа, кивнув, прихлебывает кофе и бурчит:

– Это хорошо.

У меня все переворачивается внутри. Наверное, я должна радоваться, что ему все равно, но я не могу. Ему не должно быть все равно. Мама стремится быть в курсе всего, и это подавляет, но это не значит, что папа должен самоустраниться. И мне почему-то хочется, чтобы ему стало не все равно. Чтобы я могла ощутить, что не одна, что он рядом, что он мой отец.

– А я вот занялась летним чтением.

А ведь это преступление – делать домашнее задание в июле, посреди каникул.

Он поднимает от книги голову, светлеет лицом:

– Хорошо. Это достойное занятие. Уэсли тебе помогает, да? – Я киваю, и он добавляет: – Мне нравится этот парень.

Я улыбаюсь:

– Мне тоже.

Похоже, с помощью Уэсли можно добиться от папы признаков жизни, и я развиваю тему:

– У нас действительно много общего.

Папа веселеет на глазах:

– Это здорово, Мак.

Мне удалось завладеть его вниманием, и время замедляет бег. Он ищет мои глаза.

– Я очень рад, что тебе удалось найти здесь друзей, милая. Я знаю, как это нелегко. Все это нелег-ко.

У меня сжимается сердце. Папа не может называть вещи своими именами, как и мама, но все написано на его лице.

– Я знаю, ты очень сильная девочка, но иногда ты выглядишь такой… потерянной.

Наверное, так откровенно мы не говорили с самых похорон Бена.

– А ты… – Он замолкает, подбирая слова. – Все…

Я решаю его пощадить, глубоко вздыхаю и обнимаю за плечи. Мою голову заполняет шум, низкий, густой и печальный, но я не отпускаю, даже когда он обнимает меня в ответ и шум удваивается.

– Я просто хочу знать, все ли у тебя в порядке, – говорит он так тихо, что я едва могу разобрать слова из-за шумовой завесы.

Нет, не все, но его беспокойство придает мне сил – солгать. Отстраниться, улыбнуться и сказать, что все хорошо.

Папа желает мне удачной пробежки, и я ускользаю на поиски Оуэна и остальных.

В соответствии с моим листком, Оуэн Крис Кларк не существует.

Но он здесь, в Коридорах, и настало время отправить его назад.

Я оборачиваю шнурок от ключа вокруг запястья и оглядываю до боли знакомый сумрачный проход.

Мне кажется, его стоит найти первым. И это не так сложно, ведь Оуэн не прячется. Он сидит на полу, опираясь спиной на стену и лениво вытянув ноги. Одним коленом он подпирает локоть. Голова склонена набок, длинные волосы закрывают гла-за.