Ариадна

В глазах его мелькнуло страдание, ожившая память о боли.

– И все же я удалялся от ее губительного воздействия, да и саму Геру со временем отвлекла зависть и ненависть к кому-то другому, и постепенно безумие мое проходило. Открыв глаза однажды утром, я понял, что взор мой прояснился – мир перед глазами не был больше подернут красной пеленой и изломан, а мысли снова текли, как прохладный ручей, исцеляя растерзанный разум. Я оказался далеко от здешних мест, и незнакомые земли возбудили мое любопытство.

– И тебе не хотелось вернуться на Олимп? Отомстить Гере или заявить свои права на трон? – спросила я и подумала: Тесей бы только этого и жаждал.

Он покачал головой.

– Нет, обратно я не торопился. А жил среди людей. Показывал им, как давить вино из винограда, нес сладостное и желанное наслаждение, которое дарит этот напиток. Люди горячо меня благодарили и повсюду воздвигали Дионису алтари. Женщины, оглянувшись вокруг – а ведь многие из них вечно живут в тяжком труде и покорности, – сбрасывали покрывала, распускали волосы и убегали в горы совершать тайные обряды вдали от мужских глаз. И мужчины смирялись, ведь возвращались эти женщины обновленными, помолодевшими, забитые жены вдруг становились веселыми и беззаботными, как прежде. А некоторые предпочитали остаться со мной, и число моих менад все умножалось. Да ты и сама увидишь – они придут на Наксос, когда… когда время настанет.

Несвойственно Дионису было запинаться, и я взглянула на него озадаченно: о каком таком времени речь?

– Однажды я повстречал юношу по имени Ампел, не уступавшего красотой ни единому богу из восседавших на престолах Олимпа. Гибкий, гладкокожий, вечно смеющийся, он казался моей смертной половиной, сгоревшей, как я считал, вместе с матерью. Я научил его народ пахать поля, запрягая волов, а не вручную. Вместе мы возделывали огромные виноградники, и высокие, толстые лозы вырастали в настоящие леса, сгибавшиеся под тяжестью наливных гроздьев, таких приятных глазу. Из давилен лилось нескончаемым потоком густое красное вино, и я поверил было, что впервые с тех пор, как покинул Нису, вновь обрел покой и счастье.

Глаза Диониса затуманились. А я вся сжалась, и ногти мои впились в ладонь. Застыла, притихла, как кошка, приготовившись внимательно слушать дальше.

– Но Ампел, как и всякий смертный, был хрупок. Не проклятие или кара мстительных богов отняли его у меня, а один лишь небрежный поворот судьбы, намеченной мойрами для всего человечества. Однажды Ампел взобрался слишком высоко – хотел достать виноградную гроздь, уж очень соблазнительную, и потерял опору. Мой прекрасный юноша упал на камни и сломал шею.

– А ты разве не мог его спасти? – вырвалось у меня.

Он мотнул головой отрывисто, будто муху надоедливую отгонял.

– Не нарушают боги волю мойр. Пока они прядут нить судьбы, всякий смертный живет, а как обрежут – умирает. Мой прекрасный Ампел ушел, повинуясь законам, управляющим всеми людьми, и я, конечно, оплакивал его, но не мог весь мир перевернуть вверх дном даже ради спасения возлюбленного. Мог только в минуту гибели вырвать из его груди светлую, сияющую душу и спасти ее от холодной вечности в царстве мертвых. Вместо этого я поместил своего Ампела среди звезд, чтобы красота его озаряла ночное небо и все люди дивились бы.

Меня дрожь пробрала, хоть вечер был теплым. Скоро оживут, замерцают звезды – эти осколки божественных страстей, до сих пор горящие в темной пустоте. Вспомнились рассказы Эйрены, и во мне зашевелился свернувшийся клубком былой гнев.

– Чтобы дивились? – процедила я. – Или чтобы свое место помнили? С самого детства слышу, что происходит с людьми, привлекшими внимание богов. Как видно, ничем хорошим для нас это не заканчивается. Я и сама тому свидетель, не будем забывать.

Взгляд Диониса ожесточился.

– Ампел умер обычной смертью. Такое сто раз на дню случается.

– Случается с нами. А если завтра я поскользнусь и упаду с обрыва или придет за мной из леса голодный медведь, что тогда?

– Тогда ты умрешь, как умерла бы, не явись я сюда и вовсе! – Тон его сделался резким, и небрежность в движениях, такая человеческая, но бессмертному неприличная, исчезла. Дионис застыл, исполненный колючего, искрящегося достоинства оскорбленного бога. – Я в этом буду виноват не больше, чем был бы, зачахни ты здесь, как и задумывал Тесей, бросая тебя.

Не больше, я и сама это понимала в глубине души. И злилась не на него. Просто не уверена была, что он в один прекрасный день не отправится своей дорогой, не оглянувшись даже, это-то меня и допекало. Все зависит от него, а мне остается лишь сидеть на Наксосе – куда деваться – и гадать, долго ли я буду интересна Дионису, ведь только поэтому и жива еще.

– Но, разумеется, если для тебя это предпочтительней, пусть так и будет, – отрезал он и пропал, я не успела и слова сказать.