Ариадна

Все закончилось хорошо, и я испытала облегчение, конечно, а все же было как-то не по себе. Может, потому, что мне ясно дали понять: лишь по доброй воле Диониса эта забавная история не обернулась страшной трагедией. Могло бы выйти и наоборот, стоило только ему захотеть.

Он взял меня за руку, поднял и посмотрел мне прямо в лицо. Красота его была такой мощи, что дыхание перехватывало. Дионис и сам, казалось, позолочен, будто неразумный Мидас коснулся его рукой и пропитал золотом. Лучезарность великого деда Гелиоса передалась и нам с сестрой и братом, пусть лишь отголоском слабого свечения, однако все существо Диониса полыхало столь блистательным великолепием и жизненной силой, что кровь солнца, текущая в моих жилах, казалась бледной и жидкой. Он коснулся моей щеки пальцами, а словно бы раскаленным добела клеймом, которое прожгло мою плоть и достало до самой души. Небо за его спиной пламенело блистательным закатом, и я почувствовала, что этот миг осязаем и его можно ухватить, что я каким-то образом обрела здесь надежную почву – на острове, который, казалось, обдерет мою плоть и выбелит кости. Но не знала, хотел ли Дионис историей о Мидасе предостеречь меня или утешить.

Он отнял руку от моего лица.

– Ты мне не доверяешь.

Так оно и было, хоть я не понимала, откуда берется это внутреннее сопротивление. Может, думала, что он со мной играет, искусно притворяется ради собственного развлечения, а на самом-то деле так же свиреп, как и остальные боги? Трудно сказать.

– В детстве я доверяла богам, – заговорила я неожиданно для самой себя. – Но потом Посейдон послал нам Минотавра, а мой отец ничего не предпринял. Когда явился Тесей, я подумала, что он другой, но он оказался еще хуже – остальные хотя бы не притворялись.

Он помрачнел, совсем слегка. Без улыбки Дионис казался высеченным из мрамора, хотя неземные очертания его лица и искуснейший скульптор всех времен не смог бы воспроизвести.

– Я не притворяюсь, – сказал он.

Но откуда мне знать? Я знала только, что наступит завтра и, может, он все еще будет здесь. А может, его не будет.

Удивительно, но на заре я не проснулась одинокой и обездоленной. Вопреки моим ожиданиям каждое утро Дионис оказывался рядом, и остров оживляли его песни, болтовня и смех. Виноград разрастался безудержно, и Дионис показывал мне, как обрезать толстые древесные стебли, чтобы не захватили весь дом. А рядом с лозой он разбил небольшие грядки с овощами, посадил фруктовые деревья, и я ощущала глубокое удовлетворение, вместе с ним погружая руки в пыль земли и наблюдая, как день за днем всходят зеленые ростки и не спеша поспевают на ветвях гранаты, лимоны и фиги.

Каждый день я гуляла с золотым богом. Уговорила его показать мне и другие части острова и вместе с ним проникла в самые отдаленные уголки леса. С удивлением замечала я, что ноги мои крепнут, и когда Дионис показал мне тропу через лес к подножию той самой высокой горы, мы вместе взобрались по склону. Я очень собой гордилась, ведь поднялись мы довольно высоко, к просвету между деревьев, где с каменной площадки видно было, что же там, за горой.

– Нравится тебе мой дом? – лукаво спросил Дионис.

А у меня не хватало слов.

– Он просто прекрасен, – только и сказала я.

Ведь так оно и было. Наксос оказался гораздо больше, чем я могла вообразить. Повсюду буйствовала зелень, обширные леса скатывались к крутым изгибам бухт, где золотой песок отступал перед изумрудными водами. В середине острова высились горы поменьше, чем та, на склоне которой мы примостились теперь, с округлыми вершинами, и все вокруг блистало, залитое светом Гелиоса.

– Рад, что тебе нравится.

Дионис и дальше понемногу рассказывал о себе. Нарисовал идиллическую картину юности – как обучался у Силена обращаться с лозой, давить виноград и готовить густой напиток цвета рубина и янтаря, столь им любимый. Он рос в любви, обласканный нимфами, под шутки простодушного Силена, и детство его было совсем не таким, как у других богов, которые появлялись на свет сразу взрослыми и тут же окунались в порочное существование либо двигались к зрелости, мечом прорубая себе дорогу. Однажды в сумерках Дионис указал на мерцавший в темно-синем небе венок из звезд:

– Вот они, мои тетушки-нимфы, нежные воспитательницы. После смерти Зевс поместил их на небо в благодарность за службу, ведь они меня и вырастили, и от Геры благополучно спрятали.

Я глядела на созвездие. Гиады – так, со слов Диониса, оно называлось. И думала: может, нимфы и теперь за ним присматривают, оберегают своей любовью до сих пор.

– Но Гера меня в покое не оставила, – продолжил он. – Я вырос и вернулся в чертоги Олимпа, ведь отец полагал, что опасность миновала. Убить меня Гера и правда уже не могла, зато поразила безумием, дабы согнать с закутанной в облака вершины обратно на землю. Будто тысяча скорпионов впивались в мой череп изнутри, в голове стучало – неистово, мучительно, беспрерывно, я едва соображал. И в отчаянии скитался месяцами, годами, ничего не видя перед собой и ни о чем не думая, кроме страшных своих терзаний.