Аргонавты

Гомонормативность представляется мне естественным следствием декриминализации гомосексуальности: как только нечто перестает быть незаконным, наказуемым, патологизируемым или использоваться в качестве правомерного основания для неприкрытой дискриминации или актов насилия, это явление больше не может считаться прежним воплощением или источником субверсии, субкультуры, андеграунда, периферии. По этой причине перверты-нигилисты вроде художника Фрэнсиса Бэкона заходили настолько далеко, что требовали возврата смертной казни как наказания за гомосексуальность, а изгои-фетишисты вроде Брюса Бендерсона искали гомосексуальные приключения в таких странах, как Румыния, где всё еще можно угодить в тюрьму, лишь слегка приударив за человеком одного с тобой пола. «По мне, гомосексуальность — это история о городском приключении, возможности пересечь не только половые, но и классовые и возрастные границы, а заодно нарушить парочку законов — и всё это во имя удовольствия. В противном случае я с тем же успехом могу стать гетеро», — говорит Бендерсон.

В свете подобной истории довольно отрезвляет пробираться через катастрофическую помойку, в которую превратился прайд-парад, или слышать, как Чез Боно кудахтает с Дэвидом Леттерманом[53] о том, что на Т он стал вести себя со своей девушкой как мудак; она всё еще хочет часами «обсуждать отношения» — ужасно по-лесбийски/по-женски. Я за многое уважаю Чеза — не в последнюю очередь за его желание говорить правду публике, готовой его охулить. Но слишком рьяное (не удивлюсь, если стратегическое) следование худшим стереотипам о гетеросексуальных мужчинах и лесбиянках меня разочаровывает. («Цель достигнута», — сардонически провозгласил Леттерман в ответ.)

Люди отличаются друг от друга [Седжвик]. К сожалению, когда вынуждена говорить от лица сообщества, этот факт чаще всего приходится зарыть поглубже. Можно продолжать настаивать, что говоришь только за себя, но само твое присутствие в публичной среде начинает сгущать различие в единую фигуру, на которую ложится тяжелое бремя. Представьте, как, должно быть, взбесились некоторые, когда активистка/актриса Синтия Никсон охарактеризовала собственную сексуальность как «выбор». Но хотя одним лозунг Мне не измениться, даже если попытаюсь [Мэри Ламберт] и кажется правдивым и пронзительным, для других он выеденного яйца не стоит. На смену зонтику в какой-то момент, возможно, должно прийти поле.

Из интервью Кэтрин Опи журналу Vice:

Интервьюер: Мне кажется, ваш переход от БДСМ-тематики к материнству, все ваши новые фото со сценами блаженного домашнего счастья — всё это по-своему шокирует, потому что подобные вещи не принято смешивать.

Опи: Действительно, не принято смешивать. Получается, для меня быть как все, стать частью мейнстримной одомашненности — трансгрессия. Ха. Какая забавная мысль.

Забавная для нее, но не для тех, кто в ужасе от вспышки гомонормативности и той угрозы, которую она представляет для квирности. Но, как подразумевает здесь Опи, бинарность нормативности/трансгрессии неустойчива — как и требование от кого угодно жить одной-единственной жизнью.

Как-то на днях один парень на радио рассказывал о доисторических жилищах и о том, чем конкретно жилища людей отличаются от, скажем, птичьих гнезд. Нас отличает не склонность к украшательству — в этом пальма первенства у птиц, — а разделение пространства. Мы работаем, готовим и срем в разных местах. По-видимому, так было всегда.

Простой факт, почерпнутый из радиопередачи, внезапно породнил меня со своим собственным биологическим видом.