Аргонавт

Несколько дней не мог успокоиться. До сих пор бьет мелкая дрожь. А первые трое суток карандаш в руке не мог удержать. Слова вывести не выходило. Пальцы не слушались. Думал, заболею. Тяжело. И физически. И душевно. По ночам вспыхивали зарницы – пугался: что, если заметят? Досыпал по утрам. На третью ночь горячка бессонницы пришла с переливами лунной радуги. Помешательство, подумал он, я на краю помешательства. Принял две вместо половинки и – две тысячи семьсот тридцать две овечки, две тысячи восемьсот тридцать восемь овечек… считай овечек, учила девочка Таня в детском саду – оставляли на ночные, он боялся, – овечек считай, давай кто больше, – считали, считали, Танечка засыпала первой, а он слушал, как по линолеуму шлепают чьи-то босые ласты: саламандры, думал он, пришли саламандры; выяснилось, что крыса, и как увидел крысу, так и успокоился: нет никаких саламандр, Чапек их выдумал, всего лишь крыса ползает, – крыса была небольшая и медлительная, наверное, болела, потом ее нашли мертвой в душевой, и больше ни саламандр, ни крыс не было… три тысячи пятьсот сорок пять – он торил тропу сквозь белые пески неистовства – отправленный в космическую каторгу Иван Денисович (посылкой пришла засушенная змея; змея значит предательство) – над ним аркой во все небо сияние, ропот в бараках: жена предала, рога наставила, с кем переспала, вот что важно, может, с чином, чтобы ентова из каторги вызволить, тогда не в счет, – пурга, вой, лай, бубенцы, по следу на лайках летит черный двойник, чтобы ворваться, разорвать в клочья и помчаться с гиканьем дальше… три тысячи девятьсот двадцать один… а потом ударил мороз, и Зоя отхватила горящую путевку на Тенерифе, он лететь отказался. «Тогда я беру Аэлиту, заодно поговорим». Да, они поговорят: мать и дочь обсудят планы дочери на будущее – надо доучиться, а он остается – это разумно, убьем всех зайцев, кто-то должен позаботиться о ее школе, роль секретаря-менеджера ему подойдет, десять дней на телефоне, какая-то Сирье справлялась, и я справлюсь, пустяки, отвечать на электронные письма, встречать посетителей, могу и уроки провести, никакого простоя, она его поцеловала: «Как знать, войдешь во вкус», – тонкие гибкие руки вокруг его шеи, большая мягкая грудь в его, впалую. «А почему бы и нет», – отвечал рогоносец притворный, делано веселый, внутренне холодный. Отвечать на звонки, давать объявления, тестировать, тестировать.

время – деньги;

конвертируем вечность в часы посредством обобществления труда;

утилизируем личностный хаос коллективизируя безличную бездну в размере 170 кв. м;

дрессируем мышей: 20 евро/час (под дуду, аккордеон, укулеле);

наши двери открыты 8 часов в сутки (суббота: 10.00–14.00);

по зеленой стрелочке – вторая дверь, по коридору налево и вверх;

сменная обувь не требуется;

чай, кофе, snacks – включительно;

(парковка бесплатная).

Ступин берет мало. Интересно, что там у него с парикмахершами вышло. Чем он им насолил? Достал их своими тумбочками? Подбивал клинья?

Вчера Семенов давал урок в том же помещении, где когда-то стригся: на том месте, где стояло кресло, справа от большого окна, теперь стоял стол, за которым сидел его единственный ученик, молодой русский человек лет тридцати, чем-то сильно походил на менеджера продаж в той бизнес-газете, откуда Семенова так некрасиво попросили уйти. И все из-за пьянства того латыша, менеджера…