Аракчеевский подкидыш

И несколько раз ворочаясь мысленно к этому выводу: смерти Шумского и замужеству, Марфуша каждый раз тихо поднимала руки, брала себя за щеки или за виски, и глубокий вздох ее едва не переходил в стон. И каждый раз Иван Андреевич, встрепенувшись, выпрямлялся на стуле и произносил беспокойно:

— Что ты?

Но Марфуша не слыхала вопроса, не отвечала ни слова и, даже не взглянув на него, снова опустила руки на колени, снова смотрела в мутное небо.

Наконец, раздался гул подъезжающего экипажа. К крыльцу квартиры подкатила коляска и из нее вышел Шумский.

Оба вскочили, как от толчка.

Иван Андреевич бросился на подъезд, а Марфуша вытянулась и стояла истуканом мертво бледная и с полузакрытыми глазами. Она старалась всячески видеть, слышать, понимать, но чувствовала, что все темнеет кругом нее, что она будто уходит куда-то или улетает далеко и высоко.

Через несколько мгновений Шумский вошел в переднюю.

Иван Андреевич не то радостно, не то жалостливо заглядывал ему в лицо, стараясь поскорей отгадать, было ли что или еще ничего не было, и снова все начнется.

— Что же-с?.. Что же-с?.. — два раза решился он тихонько вымолвить, но Шумский несколько бледный, со сверкающими глазами не только не слыхал вопроса, но даже не замечал Шваньского.

Он сбросил плащ, швырнул на стол кивер, отстегнул и тоже швырнул с громом оружие и шагнул из передней в столовую. Но тут он остановился и будто теперь только вдруг очнулся и понял, что находится в своей квартире.

Перед ним на полу шагах в двух от окошка лежала распростертая на спине Марфуша.

— Что такое? — произнес он, недоумевая.

В ту же минуту за ним раздался отчаянный вопль, как бы такой визгливый вой, и Иван Андреевич бросился к девушке.

— Что такое?.. Что же ты молчишь, что тут у вас случилось? — спросил Шумский.

— Не знаю-с… Не знаю-с… Марфушинька… Голубушка… Да, что ж это?.. Господи!

Шваньский стал было поднимать помертвелую девушку, брал ее за плечи, тянул за руки, за спину, но при своей тщедушности и слабосилии не мог ничего сделать.

Шумский нагнулся, отстранил его и крикнул:

— Воды давай!

Шваньский бросился в переднюю, зовя людей и побежал по коридору, а Шумский, обхватив Марфушу поперек тела, поднял ее с полу и понес через горницу. Шагая с ней на руках, он поглядел на ее бледное безжизненное лицо, и странное выражение скользнуло в его взгляде.

Он положил девушку на то же место, где когда-то лежала она, опоенная дурманом и наклонился близко над ней.

Марфуша вдруг пришла в себя, широко открыла глаза и в одно мгновение, будто невольно и безотчетно, обхватила руками голову, склоненную над ней.

— Живы!.. Живы!.. — прошептала она.

— Ну верю, что любишь. Ладно… Знать будем. А там что — видно будет. А что будет видно, Бог весть!.. — грустно проговорил Шумский.

В ту же минуту раздались в соседней горнице поспешные шаги. Шумский, освободив голову одним движением из-под рук Марфуши, обернулся к вбежавшему Шваньскому и проговорил сухо:

— Ну, отпаивай невесту! С чего это она? Что у вас приключилось?

— От радости знать, Михаил Андреевич. От радости, — завопил Шваньский.

Марфуша приподнялась и стала пить воду.

Лицо ее быстро оживало, глаза уже засияли и даже восторженно блестели, румянец радости и смущения заиграл на щеках. Она улыбалась и в то же время по радостному лицу текли слезы.

— Как мы увидели вас, то вдруг вскочили… Я бросился отпирать… А с ней, стало быть, приключился обморок… Выходит — с радости… А вот вы все говорите, что мы вас не любим…

— Стало быть, выходит, Марфуша, — усмехнулся Шумский, — что ты и за себя, и за Ивана Андреевича чувств лишилась? По крайности, он сам это за свой счет тоже принимает… Ну, что? Очухалась? Ишь, ведь ты какая!.. Ну, спасибо, что любишь!

Шумский приблизился, положил руку на голову Марфуши, погладил ее, как гладят детей, потом взял под подбородок, глянул в глаза и выговорил:

— Чудно! Не знаешь, где найдешь, где потеряешь…

И Шумский перейдя в соседнюю комнату, сел на подоконник спиной к окну. Все, что он до сих пор здесь говорил и делал, казалось сделанным и сказанным как бы через силу. Сам он был полон чем-то другим. Он был еще под властью того чувства или тех мыслей, с которыми ехал домой. И теперь он сел на ближайшее окно так, как если бы недавно, несколько минут тому назад, там, где он был, совершилось что-то роковое для его личной жизни.

Он просидел около четверти часа молча, упершись глазами в спинку дивана, который был перед ним, с тупым взглядом и бессмысленно раскрытым ртом. Наконец, он провел руками по лицу, по голове, вздохнул тяжело и привстал со словами:

— Фу, Господи! Какое бывает! И через мгновение он прибавил:

— Ага! И Господа поминать стал!

Шумский медленно, усталой походкой перешел в свою спальню, сбросил с себя сюртук и, взяв правой рукой левый рукав сорочки, стал разглядывать его.

На рукаве висел клок.

— Да, сорочку убили на мне! — выговорил он серьезным голосом.

В ту же минуту вошла в комнату Марфуша со скатертью, чтобы накрывать стол.

— Смотри, Марфуша! Видишь это? — произнес Шумский серьезно.