Аракчеевский подкидыш

И Марфуша, которой, казалось, совершенно нельзя было бы догадаться, чем и как мог быть изорван этот рукав, сразу однако все поняла. Ей все сказало, все объяснило любящее сердце.

— Господи помилуй! Неужели это отстрелили? — произнесла она.

— Да, угадала! Это пулей. А возьми она вершка на три правей, то прямо бы вот сюда… А тут знаешь, что помещается? Тут самая квартира сердца человеческого. Хвати она сюда, то теперь приволокли бы меня домой другие. А вы бы теперь с Иваном Андреевичем бегали да всякое такое для покойника готовили бы.

Девушка, ни слова не ответив, начала креститься, а затем прошептала:

— Вот что значит Господь-то! Господь милостив…

— Вздор все это, Марфуша! — резко выговорил Шумский. — Неправда! Кабы милостив был Господь, так иным людям и жить бы на свете нельзя было. Совсем бы не то творилось. Улан был ни в чем не повинен. Я был во всем виноват. Вся канитель из-за меня пошла, из-за моих мерзостей. И кто же теперь поплатился за все? Он же, я не я! Останься он жив, он только добро бы одно делал, а остался жить я для того, чтобы много еще зла натворить. И с завтрашнего же дня я начну свои гадости. Нет, Марфуша, жизнь человеческая такая мерзкая и свинская комедия, какую твоей головушке никогда и не понять. Да и мне не понять!

Иван Андреевич, услыша голос Шумского и поняв, что патрон в духе, тотчас же явился в горницу.

— Михаил Андреевич, не томите! Скажите, как дело было.

— А что ж, тебе любопытно?

— Как же можно-с. Эдакое дело, до вас касающееся, да не знать…

— Да ведь ты видишь — жив, так чего ж тебе еще знать. А вот тебя я подкузмил. Теперь тебя за карету расписную непомилуют. Аракчеев и тебя, и меня сожрет.

— Бог милостив. Как-нибудь отвертимся. Вы надумаете, изловчитесь и все сойдет с рук. Главное, живу быть. А вот вы, слава Богу-с! Вот нам и не терпится узнать, как дело было…

— Было дело просто… ужасно просто…

И Шумский, взяв себя рукой за голову, произнес глухо:

— Да, ужасно просто! Именно ужасно! Не видал я, что ли, никогда смерти так близко или иное что… Может быть, совесть… Грех. Настоящий! Не выдуманный людьми, а истинный. Смертоубийство! Век буду помнить этот крик… эти ноги… Да, Иван Андреевич! Не дай Бог тебе убивать кого.

— Тьфу! Тьфу! Избави Господи! — пугливо перекрестился Иван Андреевич. И Шваньского как-то даже метнуло в сторону.

— А он что же? — вымолвила вдруг Марфуша. — Улан этот?! Вы его… Разве он помер?..

Шумский молча кивнул головой, потом хотел произнести что-то, но запнулся и махнул рукой.

XXXVIII

Через четверть часа Марфуша уже подала самовар и, осматривая стол, соображала, не забыла ли чего. Затем она вымолвила, взглянув на Шумского ясным взором:

— Прикажите заварить?

Шумский, задумавшийся в углу спальни, поднял глаза, молча пригляделся к девушке и, вероятно, на лице ее было что-нибудь ярко и ясно написано, потому что он улыбнулся кроткой и доброй улыбкой.

— Поди сюда! — вымолвил он тихо.

Марфуша подошла. Он взял ее за руки около локтей, притянул к себе и стал смотреть в ее лицо, сиявшее восторженным счастием.

— Марфуша. Что ж? В самом деле оно так?.. Что ж ты, и в самом деле любишь господина Шумского? Говори!

— Не понимаю, — пробормотала девушка.

— Не лги! Понимаешь… Нешто лакеи или горничные падают в обморок от радости, что барин после поединка остался жив. Этого, Марфуша, никогда не бывало с начала века. Стало быть, ты сердчишко-то свое обманным образом у жениха стащила да мне отдала? Стыдно! Ей-Богу, стыдно!

— Не я — сами взяли, — прошептала Марфуша едва слышно и потупляясь.

— Я не брал! — шутя вымолвил Шумский и потянул ее ближе к себе.

— Взяли… Что ж? На то воля Божья! На все воля Божья! Чему быть — тому не миновать!

— Скажи: ты думала, что я убит буду?

— Нет, не думала. Вы все сказывали, а я вам верила. А самой мне все думалось совсем не то… Мне все представлялось, что моя судьба впереди меня, вот как на ладони. Все представлялось, что я с вами буду…

Но Марфуша запнулась и, вспыхнув, отвернула от него лицо.

— Ну, сказывай, что?

— Нет, не скажу, — мотнула девушка головой и прибавила, — пустите… Вон Иван Андреевич идет. Пустите!

— Ах, как страшно! — рассмеялся Шумский, но выпустил ее из рук и, двинувшись, сел к чайному столу.

— Михаил Андреевич, — заговорил Шваньский, входя и подозрительно озираясь. — Мне надо в полицию идти.

— Ну и иди… Что ж спрашиваешься. У тебя своя воля. Хочешь в полицию — ступай. Хочешь в Неву — тоже ступай.

— А можно не ходить-с?

— Можно… Подожди день, два… Тогда на веревочке сведут.

— Как тоись…

— Как! Нешто никогда не видел на улицах, как полиция с вами в лошадки играет. Идет будочник или хожалый с книгой и держит веревочку, а на ней привязанный за руку повыше локотка парадирует парень или господин благородный… вроде тебя.

— Вы все шутите, Михаил Андреевич, — сердясь произнес Шваньский. — Вы мне обещались, что ничего не будет за езду в полосатой карете. Обещались заступиться, а теперь…

— Не ври. Никогда не обещался! — отрезал Шумский.

— Помилуйте!.. Я на Марфушу вот сошлюсь…