Апрель, Варшава

Тут Гаривас подумал, что Спыхальский из тех стариков, что не утратили полного ощущения мира. Старые люди не только хуже слышат и хуже видят. Они ощущают мир, словно через толстую подушку — приглушенно, с временной задержкой, не различая деталей. Поэтому они не успевают за переменой названий, за шутками и новостями. Но у Спыхальского-то старыми были только сухая веснушчатая кожа, брыли в синеватых прожилках, худые плечи под вязаной крестьянской жилеткой, белесые глаза и все его медлительное, плохо гнущееся тело. А разум этого человека был не стар. Пан Спыхальский был чисто выбрит, аккуратно одет, и во всем облике его не замечалось ни одной черты, которая говорила бы, что этот человек доживает. От него не шел кислый, стариковский запах дурной домашней готовки, несвежего белья и нечастого мытья. Он не выказал ни одного стариковского обыкновения — причмокивать, цыкать языком, извлекая из зубов частички еды, зычно перхать горлом и, задумавшись, мычать неузнаваемые мелодии.

— Аппельбаум был боевой офицер, — скрипуче сказал Спыхальский. — Я не раз слышал, как Бур с паном Анджеем о нем говорили — всегда с большим уважением. Знаю, что еще в ноябре тридцать девятого к капитану Хенрику Иванскому из «Войсковы звензек валки збройней» пришли четыре жида-офицера. Аппельбаум был одним из них. Они предложили создать боевую группу, которая была бы частью Сопротивления. О них доложили Сикорскому, и тот дал указание содействовать.

— Надо ли понимать так, что их вооруженное подполье существовало только в Варшаве? — спросил Гаривас.

— С чего же надо так понимать? Их боевки были в Кракове и Лодзи. И в Люблине. Может быть, они вооружились и в других местах, но я знаю только про Варшаву, Краков, Лодзь и Люблин.

— А что еще вы знаете о них? — спросил Владик. — Может быть, вы что-то слышали от генерала Петряковского?

— Я многое слышал от Петряковкого… — Спыхальский подвинул вышивную салфетку. — Я знаю, что ядро их подполья составили члены трех организаций. Одна организация называлась «Бейтар»… — Старик доверительно сказал Гаривасу: — Когда я слышу «Бейрут», то всегда вспоминаю «Бейтар». Вторая организация называлась «Эцел». Название третьей я не помню.

— «Брит-ха-хаяль», — сказал Гаривас и закурил.

— Вы хорошо информированы, — уважительно заметил старик.

В коридоре послышался шелест юбки, скрип паркета, и в комнату вошла та полная женщина, что приносила сливовицу.

— Юзеф, потшэбуйе спокою, змежэ пану чишьнене. — Она поглядела на Гариваса, и тот сразу понял, что в этом доме надо все делать так, как хочет эта пани. — Подвышшонэ чишьнене, пан… Хайпертеншн. Сорри май интерраптинг ю. Пшепрашем, пан.

Гаривас встал.

— Мы вас утомили, пан Юзеф. Благодарю за рассказ, за помощь. Вы разрешите нам приехать завтра?

— Да, конечно, пан редактор. — Старик поднял белую голову и мягко спросил племянницу: — О ктурэй годжине, мойя дрога?

— О двунаста, — сказала пани Гонората.

* * *

Над кровлей собора Святого Иоанна кружили голуби. Порывами дул теплый ветер. С крохотного балкончика было видно темную Вислу. Гаривас вошел в номер. Владик полулежал в кресле и читал «Повесть о смерти».

— На чем я остановился? — сказал Гаривас.

Владик отложил книгу (он четвертый или пятый уже раз откладывал книгу, когда Гаривас возвращался с балкона в номер).

— Вы сказали, что организация Анелевича сыграла в восстании незначительную роль. Как она называлась?

— «Жидовске организацие бойове». Это была молодая организация. В августе сорок второго левые спохватились и решили создать подпольную организацию.

— Трудно поверить, что до войны они были так хорошо организованы.

— Они были очень хорошо организованы. Ячейки ЭЦЕЛа существовали в Польше с тридцать восьмого года. Издавались две газеты, представь: на идиш и польском. Я тебе больше скажу. С согласия польского правительства ЭЦЕЛ создавал тренировочные лагеря и склады оружия. ЭЦЕЛ готовил боевиков для борьбы с английскими мандатными властями в Палестине.

— Вот вам и беспомощные евреи.

— Они были всякие. — Гаривас сел напротив Владика. — Они были и беспомощные, и покорные. Но они были и воюющие.

— Теперь они только воюющие.

— Они получили достаточно опыта для того, чтобы выбрать единственно верную линию поведения, — сказал Гаривас серьезно.

У него заболело в правом подреберье. Стало печь и жевать. А во рту с утра было кисло-горько, и тошнило сильнее обычного. Это было наказанием за вчерашние жирные «фляки» и за сливовицу, и за три стакана скотча. Гаривас с тоской подумал, что оперироваться рано или поздно придется. Оперироваться он боялся. Он и УЗИ оттягивал до последнего — все по-страусиному надеялся, что обойдется, само собой перестанет болеть.

— Мне все время режет слух это его «жиды», — пожаловался Владик.

— Это просто имя нарицательное.

— Да, я понимаю. А в Америке, говорят, нельзя негров называть «неграми»… Однако это слово меня раздражает. Но почему вы выбрали Варшаву? А Белоруссия и Восточная Польша? Это же была страшная резня, чудовищная… А Минское гетто?